даже капитана корабля.
Когда пушки отгремели и бриг закачался на волнах, Риза-бей разразился смехом. Смех его был громоподобен, казалось, от него сотрясается корабль. Это был его ответный салют королевским мортирам. Затем он вынул из ножен саблю, которая всегда висела у него на поясе, и одним взмахом перерезал веревки, которыми был обвязан сундук.
В это же время в Версале Людовик XIV и его министры вздохнули с большим облегчением. Каким бы скандальным он ни был, но все же это был конец истории, которую сам Магомет Риза-бей назвал «большой авантюрой». Вернувшись в свои апартаменты, личный секретарь короля начал писать об этом письмо папе.
Происшествие было невероятным. Еще шесть месяцев назад, при известии о скором прибытии персидского посла, парижане спрашивали друг друга: «Какой он, этот перс?» Теперь Париж знал, Париж своими глазами видел и своими ушами слышал, что такое перс. И одно имя передавалось из уст в уста, венчая серию анекдотов и экстравагантных приключений, – имя мадам Леспине, особы 17 лет, одной из красивейших женщин королевского двора. «А деревянный сундук?» – шли разговоры. «Она была внутри!» – «Но это невозможно!» – «Однако это так, моя дорогая».
Это правда, чистая правда. И сделано все было с согласия вышеозначенной персоны. Это было как гром среди ясного неба – такого никогда не видели в цивилизованной стране, какой была Франция.
Когда Магомет Риза-бей высадился в Марселе с поручением от своего государя заключить с Францией торговый договор, он вогнал в холодный пот посланцев короля, прибывших на корабль для его встречи.
Больше всего поразило представителей его величества, когда они тронулись в путь в направлении Парижа, то, что этот чрезвычайный посол в прямом и переносном смысле ехал верхом позади своего государственного знамени, которое нес один из его оруженосцев, что совершенно противоречило принятому этикету. Даже посол Московии, страны, которая считалась полуварварской, не позволял себе такой дерзости. Нечего и говорить, что послы из Баварии, Лондона, Антверпена, Мантуи, Мадрида и Венеции убирали свои государственные штандарты по дороге в Париж.
Припоминали только один промах в этом роде, допущенный послом Джерси, который посмел сесть в карету, на дверцах которой был герб английской королевы, что вынудило чиновника, ответственного за прием послов, поставить впереди этой кареты при въезде в Версаль собственную карету короля. Таким дипломатичным приемом спасли положение, надеясь в остальном на любезную снисходительность Людовика XIV, которую он и продемонстрировал назавтра.
На этот раз дело было гораздо серьезнее, и это было только начало! Затем последовала серия испытаний, каких, по воспоминаниям придворного, Версальский двор еще не знал. А причиной всего этого была луна, проклятая февральская луна, которая, по мнению Риза-бея, была во всех отношениях зловредной и запрещала ему двигаться до тех пор, пока в ночном небе не народится новая.
Он охотно признавал, что по чистому невезению он прибыл в Европу под дурным влиянием этого светила. Он этого не хотел и не несет за это ответственности. Если бы он не был захвачен в плен турками, когда проезжал через их страну, и не просидел у них в тюрьме сорок дней, он прибыл бы во Францию в другой день, который был предварительно намечен. Теперь же французы должны понять, что его надо оставить в покое до новолуния, ни в коем случае не пытаясь изменить его взгляды, так как февральская луна влияет на его характер и притом не в лучшую сторону, как можно было бы подумать.
Этот обмен мнениями произошел между Магометом Риза-беем и бароном де Б., в обязанности которого входило представление иностранных послов, в Шарантоне, где остановился персидский посол в ожидании официальной аудиенции в Версале. Именно в Шарантоне стоял дворец, специально предназначенный для иностранных послов некатолической веры. Для каждого нового гостя во дворце меняли меблировку в соответствии с личными вкусами визитера и обычаями его страны. Для персидского посла приготовили серебряную посуду, постелили толстые ковры и спрятали все скульптуры. Было известно, что мусульмане не должны смотреть на изображения человеческих лиц и тел.
Все эти старания ничуть не облегчили ход предварительных переговоров. Когда, на следующий день по прибытии, барон де Б. пришел в качестве официального представителя двора поприветствовать Риза-бея, тот не двинулся с места. Развалившись на своих подушках, он заявил, что его религия запрещает ему вставать для приветствия христианина.
Барон, который начинал уже привыкать к повадкам этого человека, тем не менее поклонился ему и сказал: «Император Франции, мой повелитель, самый великий, самый благочестивый из христианских императоров, самый великолепный из королей Европы, самый могущественный в войнах как на суше, так и на море, всегда непобедимый, любимец своих подданных и совершенный образец всех королевских достоинств, послал меня, чтобы приветствовать вас, господин…»
Посол, казалось, глядел уже немного милостивее. Но тут возник вопрос о луне, которая нарушала программу, предлагаемую французским двором.
Для перевода всех этих препирательств был приглашен господин Годеро, кюре из Амбуаза, который прожил пятнадцать лет в Персии, а также некий Жозеф, по национальности перс, хотя и католической веры, который занимался торговлей в Марселе. Несмотря на помощь этих двух добровольцев, отношения между королевской администрацией и Риза-беем становились все более натянутыми, так как посланец персидского царя категорически отказывался проявлять добрую волю и подчиняться правилам этикета, которые регулировали характер отношений между людьми определенного ранга.
Итак, несмотря на то что посланцы короля хорошо защищали его интересы, дело не двигалось с места. Магомет Риза-бей не отступился от своей идеи ждать новолуния и только потом начать переговоры.
Пришлось уступить этому упрямцу.
И вот тогда этот оригинал начал околдовывать множество людей, и в первую очередь женщин.
Можно ли сказать, что он был красив? У него был высокий рост, хорошее сложение и экзотический шарм: бархатные глаза и борода цвета черного дерева. Барон де Б. добавляет в своем описании его внешности, что «у него были манеры важной персоны и большое чувство собственного достоинства». Одним словом, он очень отличался и в то же время был очень похож на французского дворянина.
Французы любопытны, жадны до новостей, особенно женщины. В течение тех недель, которые Риза- бей провел в Шарантоне, «стремление дам его увидеть, и даже весьма высокопоставленных дам, было так велико, что в иной день до сорока карет, запряженных шестерками лошадей, стояло у подъезда».
Луна, казалось, совсем не мешала ему устраивать приемы. Принимал он в большом салоне, где ковры были покрыты подушками, на которых дамы обожали усаживаться по-турецки, раскладывая вокруг себя складки платьев из муара, атласа или тафты. Их угощали кофе, чаем, шербетами, вареньями из лепестков роз и восточными сладостями, до тех пор невиданными во Франции: лукумом, пирожными из алтеи, фаршированными финиками на миндальных пирожных, рожками газели и сдобными печеньями. Эти очаровательные игрушечные обеды проходили при тонких звуках ребеков, маленьких восточных скрипок, или под музыку мушкетерских гобоев, предоставленных в распоряжение Риза-бея, которые играли за кулисами.
В первый же день среди этих любопытных дам оказалась мадам Леспине. Это была почти еще девочка, блондинка с ямочками на щеках, полтора года назад вышедшая замуж за дворцового офицера, носившего довольно громкое имя. Говорили к тому же, что молодая женщина очень хорошо воспитана. Муж ее в это время участвовал в военных действиях за пределами Франции, и, чтобы уберечь ее от ловушек, подстерегающих при дворе всех красивых женщин, с нею вместе жила ее мать. Вряд ли какой-либо молодой и галантный придворный рискнул склонить ее к неверности!
Увы! Нельзя обезопасить себя сразу со всех сторон. В первый же день, когда Аделаида де Леспине увидела Риза-бея, она была им очарована, и хроникеры утверждают, что любовь с первого взгляда была взаимной. Самые недоброжелательные свидетели или, по меньшей мере, наиболее склонные осуждать эту авантюру, все единодушно признают, что они никогда ранее не видели подобной взаимной страсти.
Тем не менее Аделаида намеревалась бороться.
Она приехала в Шарантон с матерью, спустя три дня после прибытия туда Риза-бея. На следующий день она не поехала во дворец, испуганная силой влечения, которое она почувствовала к этому человеку. Но она снова приехала туда через пять дней, чтобы убедиться, что ничего не случилось, во всяком случае ничего серьезного. Когда она вошла в салон, он встретил ее таким взглядом и улыбкой, которая показалась
