маразм, у него начала развиваться болезнь сердца, и к Эвелине в Верховню приехал полутруп. Там, рядом с женщиной, которую он любил все больше и больше, рядом с очаровательной парой молодоженов Мнишек, он почувствовал, как возрождается к жизни. Однако Эвелина объявила ему, что передала все свое состояние дочери, оставив себе лишь пожизненную ренту, которая составляла ежегодно круглую сумму, с помощью которой Бальзак надеялся справиться с долгами, невзирая на то что их цифра стала просто фантастической. Эвелина уже внесла кое-какую сумму для успокоения кредиторов, которые грозились пустить его имущество с молотка. Но свадьба все-таки откладывалась… Бедный волчонок вернулся в Париж в 1848-м. Разразилась революция. Издатели были разорены. Бальзак жил один, подкрепляясь время от времени одним хлебом в своем элегантном особняке на улице Судьбы, ставшей потом улицей Братства. «Я постоянно страдаю сердцем. Малейшее волнение заставляет его трепетать… Я как хирург, ощущающий собственную болезнь и следящий за ней глазами науки, продолжаю страдать… Мой дорогой волчонок, мне не хватает жизни. Я несчастен и одинок, да не пошлет вам Господь ни одной из таких бед: а обе сразу – это слишком для человеческого существа!»
Наконец он бежал из Парижа и в последний раз отправился в Россию. Он «был подавлен смертельно». Он харкал кровью. Мадам Ганска, взволнованная, прониклась наконец жалостью и согласилась выйти за своего волчонка, который уже умирал. Церемония состоялась одиннадцатого марта 1850 г. в приходской церкви Бердичева. Как об этом писал Андре Бийи, «мысли, крутившиеся в эту ночь в голове Эвелины перед сном, были совсем не радостны. Быть женой автора “Человеческой комедии” кажется счастьем для обычного смертного… Но совсем другое дело, когда тот самый Бальзак, чье имя вы носите, еще живет рядом, спит в одной с вами кровати – истощенная плоть на двух подушках, которая дрожит, задыхается и конвульсивно сжимает вам руку, как будто цепляясь за жизнь, и повторяет едва слышным голосом:
“Мой волчонок, мой бедный волчонок, Эва, моя Эвелина, моя Эвелина… мне плохо, мне очень плохо… я умираю”».
Путь назад в Париж был настоящей голгофой. Погода была ужасной. Двадцать раз карета переворачивалась, попадая в глубокие выбоины. Двадцать раз Онорэ думал, что испустит дух на обочине. В Париже его знаменитый дом освещен изнутри, но крепко заперт. Надо идти искать слесаря. Открыли… Слуга совершенно спятил и встречает свою новую хозяйку невнятной и долгой речью.
После такого шекспировского возвращения Онорэ превратился в тень. Хотя он немного воспрял, увидев, что наконец дома, вместе с женой. Он шутит и кажется совершенно счастливым, что к его дому примыкает часовня.
– В этом доме Божона, – говорит он, – сад не так уж велик, зато есть кафедра маленькой церкви. Там на лестнице имеется маленькая дверка, которая открывается прямо в церковь. Один поворот ключа – и я на мессе. Этой кафедрой я дорожу больше, чем садом.
Но это были последние радости. На него ополчилась гангрена…
Виктор Гюго пришел навестить своего друга. «Кровать стояла в центре комнаты. Кровать из красного дерева, в ногах и изголовье которой были ремни и перекладины – приспособление, с помощью которого больной мог двигаться. Господин Бальзак лежал в этой кровати, оперев голову на груду подушек, к которой были прибавлены еще дамские красные подушечки, позаимствованные с канапе. Лицо его было сиреневым, почти черным, повернутым в правую сторону, с небритой бородой, седыми коротко стриженными волосами и застывшими глазами. Я видел его в профиль, он напоминал императора. Старая женщина-сиделка и слуга застыли по обе стороны от кровати. На столе у изголовья горела свеча, другая – на комоде, рядом с дверью. На ночном столике стояла золотая ваза. Эти женщина и мужчина молчали, как будто оцепенев от ужаса и слушали, как умирающий с шумом хрипит. Свеча у изголовья хорошо освещала портрет молодого человека, розоволицего и улыбающегося, висящий рядом с камином. От кровати шел невыносимый запах. Я чуть поднял одеяло и взял руку Бальзака в свою. Она была покрыта потом. Я пожал ее. Бальзак не ответил на это пожатие».
Вечером восемнадцатого августа 1850 г. Онорэ де Бальзак испустил дух. Эвелина плакала у изголовья. Может быть, ее мучила совесть за то, что она так опоздала, осчастливив великого человека… Однако она зажила в странном доме по улице Судьбы, выплатив долги своего мужа. И умерла лишь в 1882-м, в возрасте восьмидесяти двух лет, пережив на тридцать два года своего волчонка…
Шарлотта и Максимилиан – сердечная привязанность
У него была дочь Шарлотта, которой исполнялось шестнадцать лет через месяц, – следовательно, пора было думать о ее замужестве. И как раз прошел слух, что эрцгерцог путешествует по европейским дворам в поисках невесты. Максимилиану исполнилось двадцать четыре года.
По правде говоря, Максл носил в сердце печаль несбывшейся любви. Он влюбился в стройную и веселую графиню Линден, дочь посла в Вене. Однажды он послал ей цветы. Потрясенные этим жестом, столь рискованным для эрцгерцога, император Франсуа-Жозеф и эрцгерцогиня София – его мать, отправили влюбленного эрцгерцога подышать свежим ветром на кораблях в Триесте. По возвращении он опять послал Линден букет, и это послужило поводом для его путешествия в Малую Азию и Египет. Когда Макс вернулся в Вену, он все еще был влюблен в малышку Линден. Но третьего букета посылать не стал, однако вовсе не из боязни оказаться на северном полюсе, – просто посол и его семья покинули Вену…
И вот тут император Австрии задумался о женитьбе своего брата на одной из португальских принцесс, но она умерла прежде, чем успели приготовить приданое.
Максл пытался забыть Линден, оказывая внимание ее симпатичной родственнице Сисси. Надо было покончить с его увлечениями. Вот почему эрцгерцога отправили по европейским столицам искать себе супругу.
Прибыв в Брюссель, Максл, казалось, забыл пожелание императора и больше интересовался цветами в оранжереях Лейкена и прекрасными королевскими экипажами, чем принцессой Шарлоттой. Он даже не заметил, что девушка в него влюбилась. Эрцгерцог был высок, с прекрасными голубыми глазами; его блестящие белокурые волосы слегка вились. Вдобавок, после долгих экспериментов, он нашел для себя оригинальную и очень индивидуальную форму бороды: сделал пробор по середине подбородка и аккуратно укладывал в обе стороны короткие пряди волос, кокетливо поднимающиеся по щекам. Этот шедевр Шарлотта находила неотразимым.
Восхищение и любовь, вызванные им в сердце Шарлотты, были совершенно не замечены эрцгерцогом, как, впрочем, и сама Шарлотта. Так что, вернувшись к матери, Максл ни слова не сказал о ней, а только описывал красоты маленькой страны, которую можно пересечь за два часа, и непомерную толщину герцогини Брабан, экс-эрцгерцогини Австрии.
Максл получил из Вены пожелание: «Не затруднится ли он обратить внимание на дочь короля Леопольда? Или он собирается стать профессиональным мемуаристом?..» Возвращенный к реальности, эрцгерцог вспомнил о прекрасных глазах Шарлотты, немного странных – с радужными кругами по краю зрачка, как у тропической цапли. Красивый рот, тонкий нос, высокий лоб. И во всем облике какая-то меланхолия. Все это могло бы соблазнить Максла. Но воспоминание об очаровательной графине Линден еще было живо в его сердце…
Однако, когда эрцгерцог уезжал из Брюсселя, он был тронут отчаянием Шарлотты.
Через несколько дней, в Берлине, он встретился с графиней Линден, ставшей после замужества баронессой Бюлов. Итак, она не дождалась его возвращения! Что ему оставалось делать, как только не жениться самому? Шарлотта его любила, она не была уродлива, даже наоборот! И их брак был решен.
Дочь короля Леопольда была на седьмом небе от счастья. Династический брак был для нее и браком по любви!
«Все, что касается меня, прекрасно завершилось, – писала она. – Не знаю, как благодарить Бога за такое благодеяние! Конечно, с меня спросится за такое счастье, и я уже готова устрашиться этой милости…»
