другим. Но Тургенев ни слова не пишет о замене пистолета. Вызывает некоторое подозрение также то обстоятельство, что, как утверждал впоследствии Данзас, и у Пушкина, и у Дантеса были совершенно одинаковые пистолеты, когда они прибыли на место поединка.
Далее Тургенев утверждает, что «Геккерен ранен в руку, которую держал у пояса: что спасло его от подобной раны, какая у Пушкина», то есть в нижнюю часть живота. Очень важное наблюдение. Как известно, Пушкин был ранен в пах. Оба медицинских освидетельствования Дантеса – и Юденича и Стефановича – подтверждают, что пуля, пробив руку и попав в пуговицу панталон, отрикошетила в брюхо. Значит, оба дуэлянта стреляли в одно и то же место – ниже пояса.
Любопытное свидетельство о дуэли содержится в письме Дурново своей матери Волконской, той самой, у которой квартировал Пушкин. «Пуля вошла ему в пах, – пишет Дурново, – и не вышла. Они дрались на 10 шагах. Они бросили жребий. Геккерен выстрелил первый; тот при всем том, что был ранен, имел еще силы произвести свой выстрел». Как видим, Дурново была прекрасно осведомлена о подробностях поединка. Она точно знала, что Пушкин ранен в пах, тогда как Лермонтов и Тютчев, например, как, впрочем, и большинство петербургского общества, были убеждены, что в грудь. Ее письмо датировано 30 января 1837 года и тоже является одним из ранних свидетельств о дуэли. Здесь мы находим подтверждение сведений, которые получаются в результате анализа письма Тургенева, написанного еще при жизни Пушкина: дуэлянты стрелялись по жребию, первым выстрелил Дантес.
Существует еще одно свидетельство о том, что дуэлянты стреляли по очереди, и оно, на первый взгляд, перекликается с утверждением Игоря Таланова, ибо здесь также присутствует выстрел в воздух. Это свидетельство принадлежит Альфреду Фаллу, автору книги «Воспоминания роялиста», изданной в Париже в 1888 году. Фаллу посетил Петербург в 1836 году, и его гидами были Дантес и Трубецкой. Более того, сразу же после бегства д’Аршиака из России Фаллу встречался с ним в Париже. По словам Фаллу, секунданты с согласия Дантеса решили, что Пушкин будет стрелять первым. Пушкин прицелился в своего бофрера, опустил пистолет, снова поднял его с оскорбительной улыбкой. Выстрелил. Пуля просвистела около уха противника, не задев его. Дантес прибыл на место дуэли с твердым убеждением выстрелить в воздух после того, как выдержит выстрел Пушкина. Но эта холодная ненависть, проявлявшаяся до самого последнего часа, заставила его самого потерять хладнокровие, и «Пушкин пал мертвым на месте».
Медицинские освидетельствования Дантеса не оставляют никаких сомнений относительно пушкинской пули, «просвистевшей около уха». Утверждения же о том, что Пушкин пал замертво, развевают даже и тень доверия к свидетельству Фаллу. Перед нами еще одна неудачная попытка скрыть то, что было на самом деле.
Но почему следовало скрывать, что Дантес и Пушкин стрелялись по жребию и целились друг другу в пах? Дело в том, что если действительно дуэль происходила именно так, то она была особенно жестокой. Именно здесь запечатлелся накал страстей, которые двигали дуэлянтами. Однако это обстоятельство секунданты никоим образом не хотели открывать правительству и обществу.
Впрочем, весь ход событий, непосредственно предшествующих самому поединку, как будто свидетельствовал, что дело шло именно к такому финалу. В 9 часов утра 27 января Пушкин получил записку д’Аршиака с категорическим требованием прислать секунданта для переговоров. Пушкин ответил, что не желает никаких переговоров. Он заявил, что тронется из дома только для того, чтобы отправиться на место поединка. Очевидно, именно так все и произошло на самом деле.
Около 12 часов Данзас, видимо, приглашенный запиской Пушкина, появился в доме на Мойке. Пушкин тотчас послал его за пистолетами, а сам вымылся и переоделся во все чистое. В час пополудни поэт покинул дом, отправился в сторону Невского за извозчиком и более домой не возвращался.
Что же произошло потом? Мы толком не знаем. Достоверно только то, что Пушкин с Данзасом побывали во французском посольстве. То, что потом рассказывал об этом эпизоде Данзас на следствии, вызывает серьезнейшие сомнения. По словам Данзаса, Пушкин случайно встретил его на Цепном мосту и предложил ему быть свидетелем одного разговора. Данзас сел в сани. Пушкин повез его во французское посольство. Только здесь Пушкин ввел его в курс дела: объяснил причины неудовольствия и прочитал свое письмо к Геккерену. Затем поэт представил д’Аршиаку Данзаса как своего секунданта. Данзас не мог отказаться и согласился. Пушкин оставил секундантов выработать условия дуэли, а сам возвратился домой. Когда туда приехал и Данзас, Пушкин послал его за пистолетами. Затем они отправились на место поединка.
Нетрудно заметить, что весь рассказ выдуман для того, чтобы обелить Данзаса как невольного участника дуэли. Однако выдуман крайне безыскусно. В самом деле, Пушкин читает письмо Геккерену и объявляет причины неудовольствия лишь для того, чтобы «посвятить» Данзаса. Мы не сомневаемся, что, придя к Пушкину на Мойку и будучи послан за пистолетами, Данзас был уже «посвящен». Тогда о чем могла идти речь во французском посольстве, куда Пушкин и «посвященный» Данзас прибыли уже с пистолетами? Не иначе о том, чтобы немедленно отправиться на место поединка и там решить, как и на каких условиях драться.
Четверть века спустя в своих воспоминаниях, записанных Амосовым, Данзас развил версию, которую огласил под присягой, дополнив ее новыми деталями. Из посольства Данзас привез Пушкину на Мойку письменный текст условий дуэли. Но из дома поэта они отправились не на место поединка, как Данзас утверждал на следствии. Оказывается, теперь Пушкин отправил его за санями и за пистолетами. И только потом, встретившись в кондитерской Вольфа и Беранже, дуэлянты поехали на Черную речку.
Сопоставляя различные варианты показаний Данзаса, мы можем четко проследить, как создавалась и совершенствовалась версия дуэли. Сначала рассказы в квартире Пушкина, потом показания на следствии, потом воспоминания, и версия стала канонической. Однако мы все же склонны отдать предпочтение самым ранним свидетельствам.
Смерть Лермонтова наступила почти мгновенно[41]
Ночь на среду 16 июля 1841 года выдалась в Пятигорске ненастной. Накануне вечером разразилась сильнейшая гроза, и всю ночь по крышам домов грохотал дождь. В просторном деревянном доме главврача Кавказских минеральных вод Федора Петровича Конради долго не гасили свечи, прислушиваясь к раскатам грома, а сам хозяин – 65-летний врач, сидя в своем любимом вольтеровском кресле, с удовольствием перечитывал роман Лермонтова «Герой нашего времени». Врач думал о том, каким талантом нужно было обладать, чтобы так правдиво описать и здешние горы, и новый курорт Пятигорск, и нравы «водяного общества». Приехав на Кавказ из Петербурга в 1822 году, Федор Петрович жил в Пятигорске почти безвыездно, отдавая все свои силы и знания благородному делу врачевания больных. Он хорошо изучил целебную силу местных вод и даже написал об этом научный труд.
Утром по пути на службу ему повстречался бледный и взволнованный ординатор военного госпиталя И. Е. Барклай-де-Толли (дальний родственник известного героя Отечественной войны 1812 года). На вопрос главврача, что произошло, Иван Егорович молча протянул Конради листок бумаги. Федор Петрович прочел: «Тенгинского пехотного полка поручик М.Ю. Лермонтов застрелен на поле близ горы Машука 15-го числа сего месяца». От себя врач рассказал о нелепой ссоре между Мартыновым и Лермонтовым в доме генерала Верзилина, трагически завершившейся всего несколько часов назад. На другой день врачи Конради и Барклай-де-Толли направились на квартиру поэта, чтобы проститься с Лермонтовым. По дороге ординатор госпиталя поведал о медицинском освидетельствовании им тела поэта. По его мнению, смерть Лермонтова наступила почти мгновенно. Пуля крупнокалиберного пистолета прошла наискось навылет, пробив легкие. Пятигорск уже знал о случившемся. Около дома майора Чиляева (Лермонтов со своим родственником и другом капитаном Столыпиным снимал у хозяина четыре небольших комнаты) толпились люди. Конради без труда узнал многих своих пациентов – офицеров Тенгинского полка, в котором служил погибший. Поэт лежал в своей комнате на столе под образами в чистой белой рубахе. Его глаза и рот были слегка полураскрыты, и, если бы не явственно проступившая желтизна на лице, можно было подумать, что он спит. Вскоре все разошлись по своим делам. Федор Петрович направился было в больницу, но решил немного пройтись по Пятигорску, чтобы хоть как-то рассеять мрачные мысли.
Буквально за несколько дней до роковой дуэли Конради, совершая вечернюю прогулку по утопающему в
