палату, та – царю… А в итоге Авель снова попал в заключение, только теперь в Петропавловскую крепость. Как следует из донесения генерала Макарова, 26 мая 1800 года монах «был привезен исправно и посажен в каземат в равелине».

«Он, кажется, только колобродит, и враки его ничего более не значат, – отмечает далее генерал, – а между тем думает мнимыми пророчествами и сновидениями выманить что-нибудь; нрава неспокойного».

Такова точка зрения военного человека, отличавшегося, как видно, достаточно крепкими нервами. А вот сам Павел и его фаворитка А.П. Лопухина, похоже, такими нервами не обладали. Во всяком случае, по свидетельству секретаря министра иностранных дел Ф.П. Лубянского, ознакомившись с предсказаниями Авеля, «с трепетом она зарыдала, испуганная и расстроенная». Да и сам Павел выглядел весьма опечаленным.

Как известно из дальнейшего хода событий, ему было о чем печалиться. В ночь с 11 на 12 марта 1801 года он был убит своими приближенными. Причем остается неизвестным, в точности ли эту дату гибели предсказал ему Авель. Если бы она была указана определенно, неужто Павел не постерегся бы?..

Во всяком случае, так или иначе в марте произошел дворцовый переворот и на престол вступил старший сын погибшего императора.

Александр I приказал выпустить монаха Авеля из крепости и отправить в Соловецкий монастырь через 10 месяцев и 10 дней после его заточения. Именно столько же, отмечаются историки, он просидел и в Шлиссельбургской крепости.

И вновь история повторяется. Оказавшись на свободе, за год и два месяца Авель успевает написать третью «зело страшную» книгу. На сей раз в ней повествуется в основном о событиях, которые должны были произойти через 10 лет и касались судьбы не столько императора, сколько всей империи. Говоря иначе, монах предрек, «как будет Москва взята и в который год».

Книга опять-таки доходит до императора и тот предпринимает ставший уже традиционным ход: «Монаха Авеля абие (тотчас) заключить в Соловецкую тюрьму, и быть ему там дотоле, когда будут его пророчества сомою вещию».

Десять лет Авель проводит в заточении. Однако как только Москва оказалась взятой французами, император вспомнил об опальном монахе и его предсказании, повелев выпустить его на свободу. К письму была сделана приписка: ««Ежели он жив и здоров, то ехал бы к нам в Петербург, мы желаем его видеть и с ним нечто поговорить».

Однако такой встрече постарался воспрепятствовать настоятель Соловецкого монастыря архимандрит Илларион. Он боялся, что от Авеля императору станет известно о творимых в монастыре безобразия – воровстве, издевательствах над заключенными и т.д. И он послал ответ, в котором указывал, что «ныне отец Авель болен, и не может он к вам быть, разве что на будущий год весною»…

Ознакомившись с таким известием, Александр I приказал отпустить монаха на все четыре стороны и «дать ему паспорт во все российские города и монастыри; при том же, чтобы он всем был доволен, платьем и деньгами».

И вновь пошел монах по городам и весям. Был он и в Царь-Граде, и в Иерусалиме, и в Афонских горах. Но вернулся все-таки с чужбины на российскую землю, в стены Спасо-Ефимьевского монастыря, где и умер в возрасте 83 лет.

Однако на том история его пророчеств не заканчивается.

Как полагают некоторые историки, последние 15 лет, проведенные в стенах сначала Высотского, а потом Спасо-Ефимьевского монастырей, опять-таки смахивают на очередное заточение. За что ему могло быть такое наказание?

Тут не надо быть особым пророком, чтобы догадаться: наверное, монах написал очередную книгу. И в ней снова предсказал какие-то неприятности для царского двора.

Впрочем, есть и другая точка зрения: Авелю пришлось расплачиваться еще раз за уже ранее сделанные предсказания. Во всяком случае, в начале 30-х годов на Западе, в эмиграции было опубликовано историческое сказание «Вещий инок», принадлежавшее перу монархиста, участника Первой мировой войны П.Н. Шабельского-Борка, который принимал участие в попытке освобождения семьи царя Николая II из большевистского плена.

Попытка эта, как известно, не удалось. И, вероятно, в качестве оправдания Шабельский-Борк под псевдонимом Кирибеевич издал книгу, в которой проводил такую линию. Попытка освобождения, дескать, была обречена на провал, поскольку судьба Николая II и его семьи предначертана свыше. Во всяком случае, о кончине царского рода был осведомлен еще Павел I. А узнал он это печальное известие конечно же из беседы с монахом-пророком Авелем.

Содержание беседы было записано и запечатано в конверте, на котором Павел собственноручно изволил начертать: «Вскрыть Потомку Нашему в столетний день Моей кончины». Конверт был положен в ларец, опечатанный императорскою же печатью.

Ларец этот многие десятилетия простоял в особой зале Гатчинского дворца, пока 12 марта 1901 года императору Николаю II не выпал жребий его вскрыть. В то утро, говорят очевидцы, государь и государыня были весьма оживлены, к поездке в Гатчине они готовились, как к очередному развлечению. Однако вернулись они во дворец задумчивые и печальные и о том, что обнаружилось в ларце, никому рассказывать не стали.

Однако прочитанное, видимо, запало крепко в душу, поскольку литератор С.А. Нилус, например, описывает такой случай: «6 января 1903 г. у Зимнего дворца при салюте из орудий от Петропавловской крепости одно из орудий оказалось заряженным картечью, и часть ее ударила по беседке, где находилось духовенство и сам государь. Спокойствие, с которым государь отнесся к происшествию, было до того поразительно, что обратило на себя внимание окружавшей его свиты. Он, как говорится, и бровью не повел… «До 18-го года я ничего не боюсь», – заметил царь».

Однако было ли такое поведение лишь следствием прочитанного в гатчинском ларце? Как известно, вокруг царской четы вертелось немало и других пророков. Например, известно, что трагическую гибель царской семье пророчила также ясновидящая Марфа, а также отец Иоанн Кронштадский. А предсказания Григория Распутина?..

Любому здравомыслящему человеку, мало-мальски знакомому с историей гибели поэта, такой вопрос должен показаться нелепым. Однако в последние годы читатели могли встретить категорическое утверждение: «Пушкин не стрелял в Дантеса». В № 21 за 2001 год газеты «Секретные материалы ХХ века» была опубликована статья Игоря Таланова «Что случилось на Черной речке?» Пытаясь ответить на этот сакраментальный вопрос, давно уже мучающий серьезных исследователей обстоятельств гибели Пушкина, автор ошарашил читателей неожиданным заявлением: «Дантес же, как известно, остался жив и здоров. Вывод: никакого ранения он не получал!» Правда, после выстрела Пушкина «французский проходимец» упал. Но упал он от страха. Это Пушкин выстрелил в воздух, Дантес же просто струсил потому, что «храбрецом этот пассивный гомосексуалист не был…»

Сразу же после того как военный суд по делу о дуэли был закончен и царь утвердил приговор, Дантеса немедленно в сопровождении фельдъегеря выслали из России. В дороге он получил письмо от своего «приемного отца» Геккерена. «Активный гомосексуалист» писал «пассивному»: «…дай бог, чтобы тебе не пришлось много пострадать во время такого ужасного путешествия, – тебе, больному с двумя открытыми ранами; позволили ли, или, вернее, дали ли тебе время в дороге, чтобы перевязать раны? Не думаю, и сильно беспокоюсь о том…»

Откуда же у Дантеса, после поединка, из которого кавалергард вышел без единой царапинки, появились две открытые раны? Неужели же еще до суда, во время которого убийца Пушкина содержался под арестом на гауптвахте, два гомосексуалиста до того «добаловались» в своих любовных забавах, что «активный», тоже храбростью не отличавшийся, оставил на теле «пассивного» два повреждения?