от них великие хлопоты. Надобно их до Киева не допустить и воротить назад. И так они (старцы-киевляне) всех укоряют и ни во что ставят благочестивых протопопов Ивана и Стефана (т. е. Неронова и Вонифатьева) и других. Враки де вракуют они, слушать у них нечего; про то ничего не знают, чему учат». И Константин говорил: «в прошлом 1649 г. летом поп Фома, сосед мой, спрашивал меня: скажи, пожалуй, как быть? Дети мои духовные Иван Озеров да Перфилий Зеркальников просятся в Киев учиться. Я, Константин, ему сказал: не отпускай ради Бога. Бог на твоей душе это взыщет. А Фома молвил: рад бы не отпустить, да они беспрестанно со слезами просятся и меня мало слушают и ни во что не ставят». Потом Лука и Иван про боярина Бориса Ивановича Морозова говорили между собой тихонько: «Борис де Иванович держит отца духовного для прилики людской и начал жаловать киевлян. А это уже явное дело, что туда уклонился, к таким же ересям».

Из приведенного материала явствует, какое острое брожение, интеллектуальное и духовное, быстро произвела эта встреча киевской школьности с московской бесшкольностью. Как изголодавшаяся умственно любознательная молодежь, при поощрении киевских ученых, тотчас же запросилась из стен Москвы повидать другой школьный мир. Как почетная роль киевских просветителей соблазняла их ранить своей критикой московскую малограмотность и тем вызывала и укрепляла в москвичах угрожающую стихию старообрядчества.

Сила низового народного общественного мнения в древней Руси была велика. Больше, чем в России императорской. Московские самодержцы не могли повелевать им деспотически.

Теократическая идеология «единого вселенского православного царя всех христиан» толкала московских царей на пути сближения с греками и всеми другими православными. А доморощенная Москва, загородившая свое православие китайскими стенами, не пускала своих царей на вселенское поприще. Отсюда и вышел старообрядческий раскол. Коренная русская среда, московская и провинциальная, не увлекалась никакими мировыми горизонтами и мечтой о кресте на куполе Св. Софии, резко отрицательно отнеслась к вновь пришедшим ученым чужакам. Протопоп Иван Неронов пишет царю Алексею: «Зрим бо в них ни едину от добродетелей; Христова бо смирения не имут, но сатанинскую гордость, и вместо поста многоядение и пьянство любят. Вместо еже Христа ради истаяти тело, мягкость и буйство любят. Крестного же знамения на лицы истинно изобразити не хотят, и сложению перст блядословне противятся, яко врази истине и ругатели. На коленях же поклонитися Господеви от покоя ради не хотят. И лжу сшиваючи самосмышлением, разум божественного писания лукаво скрывающи, своевольне блюдут на прелесть безумным человеком». Гордому церковному москвичу отвратна была по всей линии фигура этих православных киевлян. С досадой чувствовали коренные москвичи, что этим южно-русским собратьям была чужда глубокая затаенная мечта москвичей о воплощении наяву их заветного идеала Москвы — Третьего Рима. Столичная близкая к власти группа Стефана Вонифатьева одна сознательно стремилась всеми нужными средствами осуществлять свой идеал, зная, что он всем будет приятен. Но не было у всех одинакового понимания этого идеала, как по его содержанию, так и по путям и средствам его достижения.

Царь Алексей Михайлович твердо убежден был в своем призвании царя всего православия, обязанного думать одинаково ответственно и деловито как о судьбах государства, так и о судьбах церкви. Для ясности и яркости мы берем форму его мыслей, высказанных спустя 10-15 лет. Но основной замысел царя Алексея был в его голове с самого начала царствования. В обращении к Антиохийскому патриарху Макарию он пишет: обязанность его (Ал. Мих-ча) не о царском только пещися, но еще более «еже есть общий мир церквам и здраву веру крепко соблюдати и хранити нам. Егда бо сия в нас в целости собюдутся и снабдятся, тогда нам вся благая строения от Бога бывают: мир и умножение плодов и врагов одоление и прочии вещи вся добре устроятися имут». Эту общую мысль царь Алексей Михайлович понимал, как восприятие на себя и на русскую церковь византийского теократического наследия. В грамоте на Афон 1666 г. Алексей Михайлович просит между прочим прислать ему «Судебник да Чиновник всему царскому чину прежних благочестивых греческих царей». Он хотел во всем им уподобиться, как истинный царь православия. Алексей Михайлович начинал верить, что наступают сроки, когда Россия приблизится к Босфору и когда III Рим возродится в самом Царьграде. Эти мысли через разговоры посольских людей не утаились от греков. И если не в самом ревнивом Константинополе, то на Афоне и у св. Гроба греки иногда сами благосклонно поддакивали русским в этих мечтах, сами вожделея освободиться от ига ислама.

Так, патр. Иерусалимский Паисий, прибыв в Москву в 1649 г., в своей речи к царю напрямик высказывает эти комплиментарные мысли: «Пресвятая Троица да утвердит Вас И умножит лета во глубине старости, благополучно сподобить Вас восприяти Вам превысочайший престол великого царя Константина, прадеда Вашего, да освободит народ благочестивых и православных христиан от нечестивых рук, от лютых зверей, что поедают немилостиво. Да будеши новый Моисей, да освободиши нас от пленения, якоже он освободил сынов израильских от фараонских рук жезлом — знамением честнаго животворящего креста».

В письменном заявлении бывшего КПльского патриарха Афанасия Пателара, приехавшего в Москву в 1653 г., также утверждалось, что для православных греков русский православный царь есть «столп твердый и утверждение вере и помощник в бедах и прибежище нам и освобождение… А брату, государь, моему и сослужителю, великому господину, святейшем Никону патриарху московскому и всея Руси освящати соборную апостольскую церковь Софею Премудрость Божию».

Никон был уже в курсе этих идей, когда, при своем поставлении в патриархи в 1652 г., он просит Бога, чтобы Он распростер московскую державу «от моря и до моря, и от рек до конца вселенныя, и расточенная во благочестивое твое царство возвратит и соберет воедино и на первообразное и радостное возведет, во еже быти ти на вселенней царю и самодерцу христианскому и воссияти яко солнцу посреди звезд».

Павел Алеппский в своих мемуарах со слов других сообщает, что царь, отпуская патриарха Макария домой, обращаясь к окружавшим его боярам, вздохнул и сказал: «молю Бога, прежде чем умру, видеть его (т. е. Макария) в числе четырех патриархов служащим во Св. Софии и нашего патриарха V-м вместе с ними. И все присутствующие ответили: да услышит Господь». В тех же мемуарах читаем, как царь в первый день Пасхи, христосуясь с депутацией от греческих купцов, сказал им: «желаете ли чтобы я освободил вас от неволи? Они поклонились и отвечали: как нам не хотеть этого? И выразили ему подобающее благопожелание. Царь продолжал: когда вернетесь в свою страну, просите своих архиереев, священников и монахов молиться за меня и просить Бога; по их молитвам мой меч сможет рассечь выю моих врагов. Потом, проливая обильные слезы, он сказал вельможам своего царства: мое сердце сокрушается о порабощении этих бедных людей, которые находятся во власти врагов веры. Бог — да будет благословенно имя Его — взыщет с меня за них в день суда, ибо, имея возможность освободить их, я пренебрегаю этим и прибавил: не знаю сколько еще времени будет продолжаться это мучительное положение дел? Со времен дедов и отцов к нам не перестают приходить патриархи, архиереи, монахи и бедняки, стеная от обид, злобы и притеснений своих поработителей. Посему я боюсь, что Всевышний взыщет с меня за них, и я принял на себя обязательство, что если Богу будет угодно, я принесу в жертву свое войско, казну и даже кровь свою для их избавления. Они отвечали ему: да даст тебе Господь по желанию сердца твоего!»

По сообщению Павла Алеппского царь, разговаривая за обедом с патриархом Макарием через переводчика, «просил Макария молиться за него Богу, как Василий Великий молился за Ефрема Сирина, и тот стал понимать по-гречески: чтобы и царю также уразуметь этот язык». Таким образом, ц. Алексей Михайлович очень определенно лелеял мечту о своих греческих царских перспективах.

В круге таких идей «огречивание» русского церковного чина приобретало особый смысл. Более ясно мыслившие о междуцерковных возможностях ученые киевские церковники именно так и представляли, что сближение в обряде с греками приблизит и политическое объединение православных народов под московским царем. Чудовский инок Евфимий, ученик Епифания Славинецкого, горячий грекофил писал, что русские должны быть «согласны во всем и купночинны» с восточною святою церковью, и тогда «святейшие патриархи подадут вящее благословение и молитву о благосостоянии всероссийского царствия, и народы вси окружнии, сущие православия восточного, Богу возблагодарят и царскому величеству