И тут мне стало все равно. Послушно я отдала ей свой вопрос в клеточку. Передо мной лежали семьдесят два, нет теперь семьдесят один вопрос, из которых я могла ответить только на 1. Прописью: ОДИН! Ну и ладно, завалю экзамен, не получу аттестата зрелости. Подумаешь, большое дело!

Безнадёжно и равнодушно — не все ли равно, что вытащу — протянула я руку и взяла первый попавшийся клочок бумаги. Развернула и глазам своим не поверила: это была та самая, вторая тема, которую я знала.

Невероятно, но факт. Произошло чудо, и оно так потрясло меня, что за спиной словно крылья выросли. Сдам экзамен, получу аттестат! С «Вопросами» я расправилась одной левой, к немалому изумлению змеи- директрисы.

Следующим экзаменом был польский. Письменную работу мы уже написали, я знала, что получила пятёрку, оставалась литература устная. В природе должно сохраняться равновесие, чудо бывает лишь раз, и за него надо расплачиваться. Видимо, поэтому мне на польском устном попался вопрос, которого я не знала: кризис польской литературы XVIII века. Кризисы я терпеть не могла, весь этот период в развитии нашей литературы представлялся мне сплошным чёрным пятном, никогда я не пыталась разобраться, что же тогда происходило в польской литературе, куда подевались все таланты, и из всех имён в памяти зацепилась почему-то лишь одна фамилия: Дружбацкая. Кто такая Дружбацкая — Бог её знает, наверное, писательница. Во всякое другое время я, по своему обыкновению, наверное, пала бы духом, но теперь, воодушевлённая успехом на «Вопросах», я, как на крыльях, пронеслась над несчастным восемнадцатым столетием и подробно остановилась на литературе столетием раньше и столетием позже, старательно обходя XVIII век. Правда, Дружбацкую вроде бы назвала. Учительница польской литературы молча слушала мой ответ, молча кивала, а после экзамена сказала мне с глазу на глаз:

— Дорогуша, что за ахинею ты несла? Столько говорила и ни словечка на тему! Однако несла так вдохновенно, что я не стала тебя перебивать, а они, похоже, не разобрались…

«Они» — это официальная комиссия, составленная из чиновников соответствующих учреждений, главным занятием которых было блюсти идеологическую чистоту. Вот они и блюли, вряд ли имея хоть приблизительное представление о кризисном состоянии нашей несчастной литературы в XVIII веке. Вдобавок одновременно отвечали две выпускницы, так что внимание этих монстров было несколько рассеяно. Правда, наши учителя что-то сообразили, француженка даже прошипела: «Что ты несёшь, идиотка?» Но прошипела по-французски, они и не поняли.

В общем, экзамены на аттестат зрелости я сдала, получив очень неплохой суммарный балл, то ли пятёрку с минусом, то ли четвёрку с плюсом. Собственного же аттестата, который стоил столько нервов и сил, я так и не видела с того момента, когда сдала его с прочими документами при поступлении в Архитектурную Академию. Он и остался в деканате на веки вечные. Поскольку наш лицей был с гуманитарным уклоном, экзаменов по физике и прочей химии сдавать не пришлось, так что самое страшное прошло стороной.

Кажется, все девочки из нашего класса сдали выпускные экзамены. Так или иначе, но сдали. А методы сдачи были самые разнообразные, иногда небанальные, нетрадиционные. Например, одна девушка потеряла сознание, и строгая комиссия в панике проставила ей отметки, не задавая глупых вопросов. Потерявшая сознание пришла в себя, оклемалась, а потом поступила в стоматологический и стала самым лучшим зубным врачом, которого я встречала в своей жизни. Её пломбы держались на зубах по двадцать лет, рука же у неё была такая лёгкая, что почти не чувствовалось, как она сверлила зубы. Потом она навсегда уехала в Швейцарию, очень жаль!

В том же году я сдавала вступительные экзамены на архитектуру. Для того, чтобы попасть в те времена в высшее учебное заведение, как известно, знаний было недостаточно. Моё же отношение к государственному строю Польши было сложным. С одной стороны, строй, основывающийся на принципах коллективизма, вызывал дрожь отвращения, с другой, подкупали несомненно светлые стороны: просвещение для широких народных масс, ликвидация безграмотности, бесплатное лечение для жителей деревень и вообще бедных, а также предоставление возможности выбраться из нужды широким слоям населения. Отталкивал полицейский государственный режим, ещё больше — повсеместное хамство. Я не могла выносить пустой говорильни и лжи, но истинные масштабы этой лжи стали известны значительно позже, тогда же многому верилось. Ради карьеры я покривила душой только раз, записавшись в ряды СПМ (Союза Польской Молодёжи). Нужно было мне это СПМ как собаке пятая нога, да и вышвырнули меня из него очень быстро, но все знали — не членов в высшие учебные учреждения просто не принимали, а у меня же и социальное происхождение было неподходящее, и протекций никаких. Вот мы в последнем классе решили коллективно вступить в ряды молодёжной организации. Вступили те девушки, которые собирались учиться дальше. Собрались в классе и приняли такое решение.

При поступлении снова пришлось сдавать экзамены. Кроме предметов специальных — рисунок и что-то ещё, уже не помню, надо было написать сочинение на тему: «Механизация как фактор повышения жизненного уровня».

Нет ничего проще! Уже сама формулировка темы подсказывала ответ. Ответ для меня, разумеется. Я прекрасно знала девятнадцатый век, всегда им интересовалась, изучила намного лучше, чем свой, двадцатый. Знала всех классиков: английских, французских и польских, прочла все возможное и невозможное, краем сознания заметила и то, что происходит в моей родной стране, как-то увязала одно с другим, память у меня всегда была отличная. Села я в аудитории, отключилась и одним духом создала шедевр.

Потом оказалось, что меня ни за что бы не приняли, если бы моя работа столь разительно не отличалась от остальных. Поступали в основном представители городской и сельской трудящейся молодёжи, имеющие предо мной несомненные преимущества, мне бы их ни за что не переплюнуть, учитывая огромный конкурс и моё непролетарское происхождение, но из двухсот пятидесяти пяти абитуриентов на вступительном экзамене двести пятьдесят четыре штуки в своём сочинении вдохновенно описали нашу шестилетку во всех подробностях. И только в одной работе о шестилетнем плане не было ни словечка. В моей. Не упомянула же я о нем не по хитрому расчёту, а просто потому, что не требовался для концепции сочинения. Очень возможно, я даже и не знала, что нечто подобное вообще имеется.

Проявленная мною таким нехитрым образом оригинальность и небанальность в решении темы привели к тому, что в список поступающих, отпечатанный на машинке, в самом конце дописали чернилами мою фамилию. Потом я даже думала: а вдруг наличие такой выдающейся заслуги, как отсутствие шестилетнего плана в сочинении, обусловило бы моё принятие в академию и без вступления в ряды СПМ?

А теперь два слова о последних-распоследних каникулах, вернее, их кусочке сразу после получения аттестата зрелости. Провели мы их на Августовском озере. Мы — это Янка с братом и я с женихом, который у меня к тому времени уже появился. И чуть все четверо не потонули, отправившись на байдарках в прогулку по озеру, где нас и настигла непогода. Волны поднялись громадные, перекатывались через нас, невозможно было стать к волне боком, чтобы развернуться и поплыть к берегу, пришлось плыть куда глаза глядят, пристали к противоположному берегу, там развернули свои плавсредства и только тогда двинулись в обратный путь.

Немного подпортило мне этот кусочек каникул то обстоятельство, что я была беременна, чего не собираюсь скрывать. Хуже нет вообще скрывать такие вещи! Известен мне случай, когда одна моя знакомая, не скажу кто, оформляла брак через две недели после родов, в большом-пребольшом секрете ото всех на свете, потом же всех старалась убедить, что свадьба игралась полгода назад, дитя родилось шестимесячным и вообще все её родные и близкие врали как сивые мерины, им все равно никто не верил, город буквально распирало от сплетён и досужих пересудов. А я поступаю умно: с самого начала говорю правду, говорила её и тогда, и ко мне никто не мог придраться. Кому какое дело, в каком положении я шла к алтарю? В интересном — и ладно. Тайна лишь тогда вызывает нездоровые эмоции, пока она является тайной, потом же становится неинтересна и о ней перестают говорить.

Но природа брала своё, и запах столовского бигоса привёл к тому, что съеденная мною первая клубника не пошла, как говорится, коню в корм. Это обстоятельство чрезвычайно разгневало Янку.

— Ну и свинья же ты! — прямо и открыто заявила мне лучшая подруга. — Если бы я съела, была бы польза, а так что?

Очень может быть, что именно за эту клубнику она мстила мне впоследствии с помощью манной кашки,