предмет, много читала и теоретически должна была знать историю. Но ведь память человека — штука ненадёжная и подводит именно тогда, когда на неё рассчитываешь. Вызвала Гизелла, значит, Янку отвечать и потребовала от неё назвать причины, вызвавшие ноябрьское восстание (1830—1831 гг.). Янка в принципе уже тогда девятнадцатый век знала хорошо, но холерная Гизелла, услышав от неё, что одной из причин стало недопущение в Думу двух польских депутатов, велела уточнить, кого именно.

— Не помню, — жалобно ответила Янка.

— Спроси подругу, — безжалостно посоветовала учительница.

Закрыв по своему обыкновению глаза, Янка дрожащим голосом произнесла мою фамилию. С места я поднималась как можно медленнее, лихорадочно пытаясь припомнить, кого же именно тогда не допустили в Думу, и мысленно желая ближайшей подруге лопнуть на месте, провалиться сквозь землю и прочих благ. Что же касается депутатов, мне смутно помнилось, что они вроде бы были какими-то родственниками, наверное отец и сын, и, кажется, их фамилия начиналась на букву 'п'. Милосердное Провидение уберегло меня от высказывания вслух этого предположения.

Помолчав, я глухо произнесла:

— Не помню я их фамилий.

Долго смотрела на меня пани Гебертова.

— Это были братья Немоевские, — сказала она наконец так, что голос её до сих пор звучит у меня в ушах. Осуждение, прозвучавшее в нем, буквально вдавило меня в щели пола.

А потом, тоже помолчав, добавила:

— Я ошиблась в тебе…

Езус-Мария! Хуже уже ничего не может быть. Не знаю, как я досидела до конца урока. В душе бушевал вулкан, к горлу подступала тошнота.

Как только за садисткой-историчкой закрылась дверь, я набросилась на любимую подругу.

— Свинья! — яростно трясла я её за плечо. — Как тебе такое в башку втемяшилось?!

— Да отстань, да отвяжись, да послушай, я уже не могла! — слабо отбивалась от меня Янка, все ещё вся красная, размахивая руками, как ветряная мельница. — Она смотрела на меня и смотрела, и я уже просто не могла этого вынести, все, что угодно, только пусть хоть на минутку перестанет смотреть этим ужасным взглядом! Пусть смотрит куда-нибудь в другое место!

Такое я была в состоянии понять.

— Но почему ты выбрала именно меня?!

— Так я думала, ты знаешь. А впрочем, наверное, я ничего не думала…

Долго не могла я простить ей этой выходки, ибо пятёрка по истории, утраченная из-за братьев Немоевских, мне дорого обошлась. Холерная Гизелла привязалась ко мне, как не знаю кто, принялась спрашивать на каждом уроке, причём не отвечать домашнее задание, а просто задавала вопросы какие придётся, гоняла по всей истории, и пятёрки в четверти мне так и не удалось получить.

Математика в объёме средней школы была для меня простой и лёгкой, историю я любила, польский не представлял никаких трудностей, географией занималась с удовольствием, основы философии одолела, а вот с физикой пришлось помучиться. Не любила я её — в конце концов, имела я право чего-то не любить? Преподавала физику очень некрасивая, но добрая и симпатичная учительница, свой предмет она знала прекрасно, и уроки её были интересными, но до меня физика просто не доходила. У Янки отношение к физике было ещё хуже, и причиной этого стала замкнутая электрическая цепь. Физичка велела всем ученицам взяться за руки. Янку тоже включили в цепь, хотя она и не осознавала, что происходит. О чем-то задумалась, глядя в окно, а учительница пустила слабый электрический ток. Это я так думаю, что слабый, ибо никому из нас ничего плохого не сделал, лишь Янка с ужасным криком подскочила на месте и вырвала руки, одну из которых сжимала я, а другую соседка по парте.

— Как же так можно! — вся в слезах выкрикнула Янка, смертельно испуганная и предельно возмущённая. — Током живого человека!!!

Бедная учительница от неожиданности смутилась и даже принялась извиняться, мы же чуть не померли со смеху.

Совершенно невероятным парадоксом стала для меня пятёрка по физике. Получила я её по чистой случайности, в течение года меня редко вызывали к доске, а под конец велели изобразить на доске строение атома. Никакого труда не представляло нарисовать ядро и болтающиеся вокруг него то ли нейтроны, то ли ещё какую гадость. Больше вопросов мне не задавали и поставили пятёрку, а я не стала возражать.

Химией мне никогда не удалось овладеть. Изучать мы стали её в предпоследнем классе гимназии. Придя к нам в класс в первый раз, химичка заявила, что ей впервые придётся работать в школе, до сих пор она имела дело только со студентами высших учебных заведений, она привыкла читать лекции в вузах, а не давать уроки в школах, и вообще она пишет диссертацию. Нами ей пришлось заниматься по необходимости, но она не намерена тратить на нас свои душевные силы, поскольку наша гимназия с гуманитарным уклоном, нужна нам химия как рыбе зонтик. Мы охотно согласились с ней, вот почему в памяти от всей химии осталось только Н2О и SiO2, вода и песок, относительно кухонной соли у меня уже сомнения…

Откуда у меня появились знания о всяких там рычагах, теплопроводности, давлении и силе тяжести — понятия не имею. Может, все-таки из школы, но запечатлелись как-то сами по себе, без моего сознательного участия.

В отношениях со школой мне была предоставлена родителями полная свобода. Если хотела, могла не ходить в школу, отец подписывал дневник, не вникая в его содержание, а иногда я подписывала за него, чтобы лишний раз не утруждать.

— Папа, — говорила я потом, — вчера я расписалась за тебя, так что имей в виду.

Этой свободой я не злоупотребляла, ибо она автоматически превращалась в ответственность, накладывая определённые обязанности, приучала отвечать за свои поступки. Ну, ладно, не пойду в школу, не сделаю уроков, ведь потом все равно никто их за меня не сделает, мне же будет хуже.

Не думайте, что я была примерной ученицей, этаким ангелом во плоти. Боюсь, это я подала идею прогулять всем классом занятия в погожий весенний день, первый солнечный той весны. Преподаватели почувствовали, что мы что-то замышляем, и поджидали нас на лестнице. Класс наш находился на третьем этаже. Я предложила выбросить ранцы в окно, а самим спуститься по лестнице с пустыми руками. Пальто мы тоже повыбрасывали в окна, не торопясь поодиночке сошли вниз и раздетые выскочили на улицу. Потом моментально расхватали свои вещи и, не одеваясь, помчались в парк. Классной руководительнице удалось схватить лишь последнюю ученицу, но та вывернулась из крепких пальцев педагога и догнала нас. Разумеется, потом вызвали родителей, но мы знали, что весь класс не исключат, а четвёрку по поведению сообща сумели пережить.

Хуже закончилось дело с печами, хотя нам и не снижали отметок. В нашей школе-развалюхе не было центрального отопления, в классах стояли кафельные печи, их с утра топили, но прогревался класс только ближе к полудню. А зима стояла суровая. Мы пришли к началу занятий, к восьми часам и сделали открытие: в классе всего 14. Кто-то вспомнил о предписании не проводить занятий, если температура будет меньше десяти. Воодушевившись, мы решили сами заняться температурой. Кто распахивал окна, кто сметал снег с подоконника и совал его в горящую печку. Огонь погас, но вонь поднялась страшная. Мы и не знали, что такое бывает, если затолкать снег в топку. Правда, вонь усиливалась ещё и запахом тлеющей резины. Замёрзнув, мы пытались согреть ноги, упираясь резиновыми подошвами сапог в печную дверцу. Намучились, настрадались, а уроков все равно не отменили, только проводили их в кошмарных условиях — в дыму и вони, не говоря уже о холоде. Больше мы к таким мерам не прибегали.

Намного лучше школьных событий мне запомнились школьные каникулы. Возможно, тут я опять немного напутаю в хронологии, ну да это не столь важно. Одни из каникул я провела вместе с Тересой в Лонцке. Очень там было приятно, я научилась грести вёслами и даже овладела искусством давать задний ход на лодке. Запомнилось, как в озеро я отважно прыгнула с мостков, демонстрируя своё умение прыгать в воду головой вниз, приобретённое в бассейне. Не учла, что на сей раз прыгаю в озеро, да ещё недалеко от берега. Прыгнула я, а из воды вынырнуло нечто невообразимое: дико орущее воплощённое безумие, покрытое густым слоем жирного чёрного ила. Очень трудно потом было отмыться.

Лодка, на которой я изучала премудрости гребли, обычно стояла у этих самых мостков, прикреплённая к ним цепью, запертой на висячий замок, ключ от которого надо было брать в конторе дома отдыха. Не скажу,