потом обратно? Ясное дело, мы выбирали прямой путь, пролезая под вагонами. Наш строгий учитель орал на нас, как раненый бизон, грозил страшными карами, запрещал пролезать под вагонами, но был человеком разумным и трезво смотрел на вещи.

— Не смейте лезть под вагоны! — нёсся вдоль составов его голос. — Категорически запрещаю!!! Если какую дуру застукаю, ноги из задницы повыдёргиваю! А если поезд внезапно двинется, немедленно ложиться ничком вдоль рельсов! Лежать и не двигаться! Дошло, ослицы? И если какая идиотка попытается бежать или хоть голову подымет — пусть лучше мне потом на глаза не показывается!

Путешествие под вагонами с чайниками, бутылками, котелками и прочей посудой в руках, особенно на обратном пути, с водой, было весьма затруднительным. Мы с тревогой посматривали на бесконечные товарные составы — не собирается ли какой двинуться, и самым приятным зрелищем было отсутствие паровоза. Бог нас миловал, ни одну не застукал под колёсами внезапно двинувшийся поезд. Хотя, если честно, нас по дурости больше пугала перспектива уехать на внезапно двинувшемся чужом пассажирском поезде, который мы преодолевали поверху, поднимаясь на площадки.

Своего учителя мы смертельно боялись, благодаря чему он навёл среди нас весьма жёсткую дисциплину. Во всех областях, в том числе и по отношению к живой природе. Как-то, возвратясь с водой к своей теплушке, я уже издали услышала громовые раскаты голоса нашего грозного педагога, кого-то распекавшего со свойственной ему энергией и страстностью. Девчонки ломали руки, заливались слезами и в ужасе перешёптывались:

— Он её убьёт! Убьёт!

И в самом деле, в кругу переполошившихся туристок не помнивший себя от ярости педагог тряс одну из них за плечи с такой силой, что у той голова моталась из стороны в сторону, и поносил её нехорошими словами. Она хуже преступников, воров и убийц, а также варваров и вандалов вместе взятых! Оказывается, несчастная сорвала ветку цветущего кустарника.

Немного успокоившись, защитник природы, словно предвидевший грядущую экологическую катастрофу, заявил нам:

— Вас здесь двести штук. Если каждая сорвёт хоть по одной веточке с куста, что от него останется? Слушайте все и запомните раз и навсегда: если эти мои слова не дойдут до какой-нибудь тупицы, за один сорванный листочек отправлю её домой!

Если учесть, что спали мы на твёрдых полках товарного вагона, мёрзли по-страшному (в горах майские ночи холодные), гоняли нас по маршрутам безжалостно, питались Бог весть как, сами мыли посуду в студёной воде, ею же мылись… Если учесть все эти спартанские условия нашего существования в походе, угроза отправить домой могла произвести обратное действие, надежда избавиться от мытарств могла показаться счастьем, а ведь ничуть не бывало! Она казалась нам таким наказанием, от которого волосы на голове вставали дыбом. До конца экскурсии ни одна из нас не посмела сорвать даже травинки.

От Кузниц учитель устроил нам пеший переход. Мы шли с рюкзаками, в которых каждая, кроме личных вещей, несла и недельный сухой паёк. На Каспровы Верх мы поднялись на фуникулёре, а затем всю нашу ораву географ вывел к старой турбазе на Хале Гонсеницовой.

Спуск с неё запомнился мне на всю жизнь. Как я уже сказала, стоял май. На склонах гор ещё сохранились большие пласты снега, и один из них нам очень пригодился при спуске. Ведь спускаться с горы неимоверно тяжело, я как-то сползла и дальнейшее наблюдала снизу.

Пример подал сам учитель, не знаю уж, чем он думал. Сел на снег и скатился как на санках. Был он в крепких лыжных брюках и съехал как-то профессионально, видимо, имел навык. Но ведь мог бы уже узнать своих ослиц и тупиц! Девчонкам я не удивлялась, спускаться с рюкзаком за спиной по скользкому снегу было жутко тяжело, только что я сама это испытала. Естественно, съехать вот так, как учитель, на заднице — одно удовольствие!

С визгом и писком одна за другой покатились они с горы, а редко кто из них был в брюках. В те времена девицам было положено носить юбки, так что снег понабивался куда только было можно. Некоторые из туристок прекращали забаву на полпути, другие же и хотели бы, да не могли этого сделать и съезжали вниз уже форменными снежными бабами.

Одна расторопная девица завернулась в пластиковый дождевик, которые только что вошли в моду, и со свистом понеслась вниз. Внизу же снежный пласт заканчивался нагромождением громадных валунов и каменной россыпью.

Учитель стоял внизу и вне себя орал на все горы:

— Ты что делаешь, кретинка? Убьёшься! Да тормози же, корова! Хлопцы, ловите её!

Девица в дождевике мчалась вниз с обезумевшим видом, рассекая воздух, как ракета, и вопя от страха. Она явно потеряла голову и затормозить при всем желании не могла.

Пятеро наших парней побросали котлы и кинулись ей наперерез. Перехватили туристку, крепко вцепившись в неё, но остановить мчавшуюся на бешеной скорости ракету не сумели, как ни упирались в снег каблуками своих лыжных ботинок. Живописная группа катилась прямо на камни, правда, уже не с такой скоростью и в конце концов как-то остановилась. Спасённая от неминуемой смерти девица поднялась на ноги целая и невредимая, чего нельзя было сказать о её плаще: сзади виднелась огромная дыра.

До сих пор не понимаю, как же получилось, что при всех таких превратностях судьбы и катаклизмах ни с одной из нас не только не произошло никакого несчастья, но даже никто не заболел. Никаких травм, даже простуд! Видимо, судьба берегла энтузиаста учителя и его подопечных.

Вернувшись с памятной экскурсии, я, неожиданно для себя, очень укрепила здоровье. А моя мать в это же самое время разрушила своё.

В моем случае помогла жара. Жара наступила ещё в конце весны. Бытом, как я уже говорила, Силезия, её промышленный регион. Из школы я возвращалась потная, взопревшая, вся разукрашенная тёмными пятнами и потёками, и сразу же лезла под душ. Тёплой водой смывала с себя жирную сажу, грязь и пот, а потом для охлаждения окатывалась холодной. Одно удовольствие! Вечером процедура повторялась. И я настолько привыкла к холодным обливаниям, что без них уже не представляла купанья и дня не могла прожить. Лет пять обливалась холодной водой, тем самым исправляя идиотское воспитание в детстве с вечным кутаньем и перегревами. С тех пор до сегодняшнего дня я болела всего три раза, раз и навсегда избавившись от гриппов, ангин и простуд. Случалось мне жестоко страдать от холода — и не заболеть.

А моя мать в это же время умудрилась сделать нечто совершенно противоположное. Как я уже не раз упоминала, она чрезвычайно любила мороженое и могла есть его в чудовищных количествах. С Люциной и одним знакомым они отправились в кафе. Мать, естественно, потребовала мороженого. Люпина принялась заказывать ей порции одну за другой, наконец взбунтовалась и заявила, что не намерена разоряться из-за непомерных аппетитов сестры. Тогда мороженое для матери стал заказывать знакомый. Не могу понять, ведь взрослые же люди, как могли допустить такое? У всех троих случилось умственное затмение? Или просто было интересно, сколько мать в состоянии съесть? Наконец она угомонилась, почувствовав жуткую боль в горле. Воспалились миндалины и гайморова полость. Хроническое воспаление тянулось за матерью всю жизнь. Никогда больше она уже не могла есть мороженого.

Позже, когда мы уже жили в Варшаве, я неоднократно бывала у Люпины, оставшейся в Силезии. Поселилась она в Катовицах, в сорок пятом, и занялась культурой. Много времени отдавала она общественной работе с молодёжью, занималась журналистикой, работала в редакции Польского радио.

Как известно, на Возвращённых землях Польское радио начиналось с нуля, и условия работы на нем были чрезвычайно примитивными. Многие передачи не записывались на плёнку, шли прямо в эфир, например, трансляции всевозможных праздников и важных государственных мероприятий. Это приводило нередко к весьма забавным эффектам. Вот один из них. Головой ручаюсь, то, о чем сейчас расскажу, — чистая правда.

Открывая один из первых «Маршей мира», высокий партийный деятель произнёс в микрофон на местном диалекте польского:

— Граждане и гражданки! Товарищи и товарки! Вы отправляетесь в этот осенний поход в честь Тадеуша Костюшки, который вместе с советской армией побил гитлеровского гада в битве под Грюнвальдом![19]

Многие, в том числе и Люцина, по свежим следам записали текст выступления, и я его столько раз повторяла знакомым, что до сих пор помню дословно.