За это время Роман удалился на порядочное расстояние, за ним, не отставая, следовала темно-зелёная машина. Тут уж я стала специально к ней присматриваться и совсем уверилась в том, что она следит за Романом, когда тот вдруг съехал на обочину и остановился. Подозрительная машина сделала то же. Это произошло совсем перед Янками, где снова возрос поток машин.

Я сумела перестроиться с левого ряда в правый, удивляясь, зачем Роману пришлось останавливаться, и желая убедиться в своих подозрениях относительно незнакомой машины. Долгое время мне пришлось тащиться за какой-то машиной с прицепом, обогнать которую мешала непрерывная череда машин слева, а потом увидела машину Романа и Сивинскую, для чего-то ненадолго вышедшую из машины и вроде что-то на себе поправляющую. Потом она села в машину, и Роман продолжил путь. И сразу за ними двинулся и подозрительный преследователь. А поскольку я почти с ним поравнялась, сумела разглядеть водителя. Так и есть, Арман…

Я уже столько раз из-за него напереживалась, что, боюсь, теперь встревожилась меньше, чем должна бы. Выходит, Арман следит за Романом. А может, и за мной? Увидел в машине рядом с Романом женщину и принял её за меня. А если понял, что это не я, мог предположить, что Сивинская выйдет где-то по дороге, и Роман за Гастоном поедет один, или что…

Тысяча предположений относительно того, что мог думать Арман, пронеслось в голове, пока я не сообразила — надо позвонить другу, предупредить! Дура, не могла раньше догадаться. Вытащив свой мобильный телефон, который я все же не забыла прихватить из прошлого века, я воспользовалась моментом, когда пришлось остановиться перед светофором, и позвонила.

Роман сразу отозвался.

— Господин Гийом едет следом за вами! — быстро сказала я. — Похоже, следит. Большая темно- зелёная машина. Надо что-то предпринять…

— Понял, — ответил Роман.

Если он и говорил ещё что-то, я уже не слушала, потому что не научилась пока говорить по телефону, когда веду машину. Пришлось бросить его и схватиться за баранку обеими руками.

До аэропорта оставалось совсем немного. Я была здесь, когда провожала Гастона, а поскольку у меня хорошая зрительная память, не сомневалась: сумею проехать правильно. А ставить машину на платные стоянки и покупать в автоматах билеты Роман научил меня ещё во Франции.

Ну и была жестоко наказана за самоуверенность, благодарив судьбу за то, что выехала пораньше. Шесть раз окружила я аэропорт в тщетной попытке въехать и каждый раз попадала на полосу, по которой машины выезжают из аэропорта, и лишь чудом отыскала нужный уровень и нужную полосу. Когда же наконец оставила машину на стоянке и вбежала в громадное застеклённое здание, первым делом пришлось разыскивать дамский туалет, потому что пот с меня лил ручьями и требовалось привести себя в порядок, встречая любимого мужчину. А потом подумала — надо все-таки запомнить, где именно я бросила машину, чтобы потом вывести Гастона и носильщика с вещами прямо к ней, нечего им путаться по залам и стоянкам. И сама запуталась, глянула на часы и бросилась к выходу, откуда будут появляться прибывшие из Парижа пассажиры.

Да, самостоятельность женщины в двадцатом веке — дело хорошее, но иногда и она имеет свои тёмные стороны.

Но вот потянулись парижские пассажиры, и вскоре я уже оказалась в объятиях Гастона.

На обратном пути я молчала, слова не могла вымолвить и тряслась как в лихорадке. Охотно уступила место за рулём Гастону, сама же оцепенела в ожидании ужасного. Ведь мы будем опять проезжать мимо проклятого барьера времени, кто знает, что случится. Встревоженный Гастон пытался меня расспрашивать, но я отделывалась нечленораздельным мычанием сквозь судорожно стиснутые зубы. Глазам не поверила, когда мы подъехали нормально к моему дому и Роман, прибывший раньше нас, вышел, чтобы помочь внести багаж Гастона. Какой там багаж, один лёгкий чемоданчик!

И только тогда я перевела дыхание и разжала зубы.

Хотя уже совсем стемнело, я затащила Гастона в садовую беседку, где нас никто не мог услышать. В моем саду были установлены очень вычурные садовые светильники, освещая дорожки и зелень, которая в их свете казалась красивее, чем была в действительности. Рядом шумел фонтанчик. Хорош в жаркие дни, сейчас, в сентябрьскую ночь, совсем ненужный, но настроение создавал. Не накормив человека, не дав ему умыться с дороги, заволокла в беседку, прихватив с собой лишь бутылку красного вина, неизвестно когда и кем откупоренную, и два бокала. Так не терпелось мне переговорить с любимым!

Обеспокоенный моим странным состоянием, Гастон не стал протестовать и послушно последовал за мной. В беседке сразу же взял у меня из рук бутылку с бокалами и налил мне успокаивающий напиток.

— Дорогая, сядь, успокойся и скажи наконец, что же случилось? Наверное, в последний момент? Ведь перед отъездом я не смог с тобой поговорить, твой телефон молчал.

Близость любимого, романтическое освещение и глоток хорошего вина подействовали, я уже обрела способность говорить по-человечески.

— Две вещи. Во-первых: я жду ребёнка. Лишь двух мужчин за всю жизнь видела я в своей постели — мужа и тебя. Как думаешь, чей это ребёнок?

Все ещё держа бокал вина, Гастон вдруг обессиленно опустился на скамью. Вскочил, опять сел. И повёл себя должным образом. Просиял и с возгласом «Великий Боже» сначала упал передо мной на колени, принялся целовать руки, совсем обезумел от радости. Предложил выпить за мать и дитя, снова наполнил бокалы, прибавив во втором тосте ещё и отца.

Короче, прошло немало времени, пока можно было заговорить о второй вещи. Да какое значение имеет что-то ещё, когда у него будет ребёнок? Он так счастлив, что себя не помнит. Давно мечтал о ребёнке, любимая женщина и ребёнок — что ещё человеку надо? А детей он всегда любил, больше даже, чем кошек и собак, честное слово! Мог бы — давно сам себе родил. Первая его жена, оказывается, и слышать не желала о ребёнке, а ему уже за тридцать, когда же детей заводить, если не сейчас? Меня он любит до безумия, а теперь и вовсе… слов нет!

Каждая женщина мечтает о таких минутах. И я не была исключением. В отличие от Гастона, я не стала выражать свои чувства к нему в словах, только думала — ещё неизвестно кто кого больше любит.

Прошло немало времени, прежде чем Гастон настолько овладел собой, чтобы спросить о второй вещи. Второй вещью был Арман, вся история с ним. И внезапно история эта показалась мне какой-то нереальной, что ли, слишком уж ужасна она была. Все эти покушения на мою жизнь и возможные теперь покушения на жизнь Гастона. Может, не стоит и говорить об этом человеке? Не преувеличиваю ли я грозящую нам опасность?

— Нет, не преувеличиваю, — вслух ответила я себе. — Арман Гийом твёрдо решил овладеть моим состоянием в качестве единственного родственника, хотя и незаконнорождённого, однако он потомок по прямой линии моего прадеда. Ты знаешь, он неоднократно пытался меня убить. Я подписала завещание, оставив пока все, что у меня есть, церкви, поэтому он изменил планы и, если не ошибаюсь, теперь намылился жениться на мне. Тут у него на пути встал ты. Хотя знай, я не вышла бы за него, даже если бы он был единственным мужчиной на земном шаре…

Тут моё живое воображение представило райский сад, и в нем мы с Арманом, единственные люди на земле. И от меня зависит продолжение рода людского… Какая ответственность!

Врождённая честность заставила меня внести коррективы в сказанное.

— Разве что тогда, — мрачно поправилась я. — Но пришлось бы каждый раз напиваться и на его месте представлять тебя. — И увидев непонимающие глаза любимого, пояснила: — Это я говорю о том случае, если бы мы с Арманом оказались в ролях Адама и Евы и без меня перевёлся бы род человеческий, но я расценила бы это как наказание Господне…

Я не договорила, ибо Гастон разразился хохотом. Сквозь смех с трудом проговорил:

— Признаюсь, очень убедительная апокалипсическая картинка! Ты меня убедила. Верю, Арман тебе противен. Видела бы ты себя!

Смех немного разрядил атмосферу и позволил опомниться. Уже спокойнее я докончила:

— Вот мы с Романом и боимся, как бы теперь негодяй не взялся за тебя. А если я рожу, то и ребёнка убьёт. И так до скончания света станет убивать всех моих мужей и потомков, пока никого не останется.

— Не заводись! — обнял меня Гастон. — Ну что ты опять…

— А куда деваться? — зарыдала я. — Даже если у меня будет шестеро детей, всех со свету сживёт, а