А на апрельском пленуме ЦК обозначились две позиции. Из выступления товарища Мельникова А. Г. (первый секретарь Кемеровского обкома КПСС): «Почему принадлежность к выборному партийному органу – ЦК, обкому, горкому, райкому, парткому – автоматически ставит в положение бюрократа и руководителя, и рабочего, партийного, советского, общественного работника? С одной стороны, это нагнетается. Нагнетается прессой. Этим козыряют так называемые общественные мнения. Это отношение сформировалось и у отдельной части простых людей, сбитых с толку массированной атакой массовых средств информации». Вот текст, типичный для выступлений на пленуме секретарей периферийных обкомов (очевидно, в депутаты не выбранных). Тут уж не до камуфляжа. Это крик ненависти и страха перед тем, что выбросят за ненадобностью. Перед тем, что ужасная возможность уже становится реальностью общественного сознания.
Но высшие эшелоны власти эта обнаженная позиция не устраивает. Им нужно, чтобы машина продолжала работать. Это не получается, если одновременно кричать «караул!», как товарищ Мельников и другие.
Вообще же выбор сейчас у нас задан не между партийными и беспартийными (чего не понимают на Западе). Общественные лидеры в большинстве своем партийцы: Юрий Афанасьев, Коротич, Черниченко и т. д. Водораздел проходит между обществом и аппаратом. Очень существенно, что тайну потерянного авторитета уже выговорили словами, вслух и «Правда» печатает на этот счет озабоченные размышления читателей.
29.IV 89
По поводу предыдущей записи С. сказал, что я не права – на самом деле Горбачев доволен случившимся, так как для него это единственная возможность избавиться от партийной мафии.
Возможно. Но область произносимого вслух стремительно расширяется, с каждым днем. По ходу ленинградских трехдневных телевизионных дебатов кандидатов в депутаты между прочим было сказано, – что марксизм-ленинизм довел страну до катастрофы; что наше высшее руководство несостоятельно; что Политбюро (не говоря уже об обкомах) – незаконная организация, поскольку ни в какой конституции не записано, что Политбюро должно управлять государством; что Лигачев, так же как Романов и Соломенцев, принимал участие в темных сделках, поэтому кандидат в депутаты Иванов не хочет состоять с ними в одной партии и предлагает им эту партию покинуть.
Опаснее же всего были высказывания на тему, что надо брать власть, ибо никто не отдает власть добровольно.
Словом, наверхустоящим есть отчего испугаться.
«Вся власть советам!» – лозунг, задуманный как очередное косметическое мероприятие, вдруг угрожает реальностью.
А куда деть Политбюро, которое решало и решает все насущные государственные вопросы?
Боевая часть съезда, вероятно, окажется в меньшинстве, и до схватки за власть дело не дойдет. Думающих утопят в гуще серых и боящихся потерять место под солнцем.
16.V 89
В статье «О гении и злодействе, о бабе и всероссийском масштабе» Жолковский описывает творчество Маяковского как поэтику хамства, насилия, доходящей до садизма жестокости и поклонения полицейскому государству. Он страницами убедительно перечисляет соответствующие этим категориям слова и словосочетания.
Мимоходом Жолковский упоминает концепцию Якобсона: «Грандиозная любовь поэта, его собственная гигантская личность, его мечты о прекрасном будущем (человечества, человека, пролетариата, искусства) разбиваются о косность земного существования». Но концепция эта не влияет на дальнейшие размышления Жолковского.
Он не заметил, что Маяковский романтик, со всеми основными признаками – с гипертрофией лирического Я, с конфликтом между непризнанным поэтом и толпой, с противостоянием высокой любви низменным вожделениям.
Маяковский – это романтическая модель в хамской ее разновидности.
18.VIII 89
Даже когда меня уже выдвинули на присуждение Государственной премии, я была уверена, что не получу ее, так как не принадлежу к типу людей, получающих премии. Но я попала как раз в очередной социальный расклад, который оказался сильнее типологии.
20.VIII 89
Евреям, участвующим в русском культурном процессе, иудаизм присущ в разных дозах. От напряженного национального самосознания до ассимилированности, более или менее полной.
Сильная еврейская окраска в прозе Бабеля.
Сложно обстоит с Мандельштамом. Мандельштам мыслил культурами. Иудаизм для него одна из культур (как и католичество, лютеранство), но она на особом положении личного, интимного опыта, уходящего корнями в младенчество. В «Шуме времени» – хаос иудейский или строки:
И над матерью звенели Голоса израильтян. Я проснулся в колыбели – Черным солнцем осиян.
Так еврейское начало сознания, переплетаясь с другими, оказывается формотворческим. В других психологических комбинациях оно деструктивно. Еврей с установкой на тотальную ассимиляцию переживает порой свое происхождение как обузу и помеху. Он стесняется.
К этому типу принадлежал Пастернак. У него был еврейский комплекс (у Кафки тоже) – разновидность комплекса неполноценности, распаляемый антисемитизмом, самым победоносным, не только фактическим, но и психологическим врагом ассимиляции.
