Айвори приступил к операции.

Он начал с глубоких впрыскиваний в поясничные мышцы. Затем сделал широкий средний надрез, и сразу же, невероятно быстро, обнаружилась опухоль. Киста торчала в отверстии, как мокрый надутый резиновый мяч. Диагноз Эндрью оправдался, и это еще прибавило ему самомнения. Он подумал, что Видлер, освобожденный от этой неприятной штуки, легко поправится, и, занятый уже мыслью о предстоящем визите к другому больному, украдкой поглядел на часы.

Между тем Айвори мастерски играл этим футбольным мячом, спокойно стараясь обхватить его руками и нащупать место его прикрепления, и сохранял ту же невозмутимость, несмотря на то, что ему это не удавалось. Каждый раз как он пытался захватить опухоль, она скользила под его руками. Он пробовал опять, пробовал двадцать раз.

Эндрью раздраженно смотрел на Айвори, думая: 'Что он делает?' В брюшной полости было немного места для манипуляций, но все же достаточно. Эндрью приходилось видеть, как Луэллин, Денни, десяток других врачей в старой больнице орудовали в таких случаях - ловко и с гораздо меньшей размашистостью. И вдруг ему пришло в голову, что ведь это в первый раз Айвори делает при нем операцию в брюшной полости. Он бессознательно спрятал в карман часы и, цепенея, придвинулся ближе к столу.

Айвори все еще пытался подвести руки под кисту, такой же спокойный, невозмутимый, сосредоточенный. Мисс Бакстон и молоденькая сестра милосердия стояли рядом, мало разбираясь в том, что происходит, и с полным доверием следили за ним. Врач, дававший наркоз, пожилой, седоватый мужчина, с созерцательным видом поглаживал большим пальцем пробку закупоренной бутылочки. В пустой маленькой операционной под стеклянным потолком царила безмятежная атмосфера, не чреватая никакими событиями. Не ощущалось никакого острого напряжения, никакого драматизма. Айвори, подняв одно плечо, лавировал руками в перчатках, пытаясь подсунуть их под гладкий резиновый мяч. Но у Эндрью почему-то захолонуло внутри.

Он хмурился, напряженно смотрел. Чего он страшился? Бояться было нечего, решительно нечего. Операция простая, через несколько минут она будет окончена.

Айвори с легкой усмешкой, как бы удовлетворенный, перестал искать точку прикрепления кисты. Он спросил нож у молоденькой сестры. Он теперь больше, чем когда-либо, походил на великого хирурга из романов. Взяв нож, он, раньше чем Эндрью сообразил, каково его намерение, сделал глубокий прокол в блестящей поверхности кисты. После этого все произошло сразу, в одно мгновение.

Киста лопнула, извергая в воздух большой сгусток венозной крови, выплевывая свое содержимое в полость живота. Секунду назад она была тугим шаром, теперь же стала похожа на плоскую сумку, лежащую в массе булькающей крови. Мисс Бакстон принялась лихорадочно доставать тряпки из барабана. Врач, дававший наркоз, не сел, а упал на стул. Молодая сестра, казалось, была близка к обмороку. Айвори сказал важно:

- Зажимы, пожалуйста.

Прилив ужаса охватил Эндрью. Он видел, что Айвори, не сумев найти ножку кисты и перевязать ее, слепо, бессмысленно вскрыл кисту. А киста была геморагическая.

- Тампоны, пожалуйста, - скомандовал Айвори своим бесстрастным голосом. Он ковырялся в крови, пытаясь зажать ножку кисты, осушая переполненную кровью полость, не умея остановить кровоизлияние. Ослепляющей молнией пронизала Эндрью догадка. Он твердил мысленно: 'Всемогущий Боже! Да он не умеет оперировать, совсем не умеет!'

Анестезиолог, прижав палец к шейной артерии Видлера, пробормотал тихим голосом, точно извиняясь:

- Боюсь... он, кажется, кончается, Айвори.

Айвори, бросив зажим, затампонировал вскрытую полость окровавленной марлей. Начал накладывать швы на широкий разрез. Вздутия больше не было. Живот Видлера представлял собой вогнутую, безжизненно белую поверхность, потому что Видлер был мертв.

- Да, он скончался, - сказал врач.

Айвори наложил последний шов, методически обрезал конец и повернулся к подносу с инструментами, чтобы положить ножницы. Эндрью, точно парализованный, не мог шевельнуться. Мисс Бакстон - с желтым, как глина, лицом машинально клала горячие бутылки сверх одеяла. Видимо, ей стоило больших усилий владеть собой. Она вышла. Служитель, не зная о том, что случилось, внес носилки. Через минуту тело Гарри Видлера было отнесено наверх, в его палату.

Айвори наконец заговорил.

- Какая неудача, - сказал он обычным, спокойным тоном, снимая халат. - Я полагаю, это шок, как вы думаете, Грей?

Грей что-то невнятно пробормотал в ответ. Он был занят укладкой своих принадлежностей.

Эндрью все еще не мог говорить. В сумбуре ощущений он вдруг вспомнил о миссис Видлер, ожидавшей внизу. Айвори точно прочел его мысли. Он сказал:

- Не беспокойтесь, Мэнсон. Я сам скажу его жене. Пойдемте. Я вас от этого избавлю.

Бессознательно, как человек, утративший всякую способность к сопротивлению, Эндрью пошел за Айвори вниз, в приемную. Он все еще был, как оглушенный, ощущал слабость и тошноту и не мог себе представить, как он скажет правду миссис Видлер. Дело это взял на себя Айвори - и оказался на высоте.

- Дорогая моя, - сказал он сострадательно и покровительственно, ласково кладя ей руку на плечо, - боюсь... боюсь, что новости для вас плохие.

Она сжала руки в поношенных коричневых перчатках. Ужас и мольба смешались в ее глазах.

- Что?!

- Ваш бедный муж, миссис Видлер, несмотря на все наши старания...

Она рухнула на стул с посеревшим, как пепел, лицом, все еще конвульсивно сжимая руки в перчатках.

- Гарри! - зашептала она раздирающим душу голосом. Потом опять: - Гарри!

- От имени доктора Мэнсона, доктора Грея, мисс Бакстон и моего могу вас уверить только в одном, - продолжал печально Айвори, - что никакими силами на свете нельзя было его спасти. И если бы даже он и пережил операцию... - Айвори выразительно пожал плечами.

Она подняла на него глаза, поняв, что он хочет сказать, и даже в эту страшную для нее минуту тронутая его снисходительностью и сочувствием.

- Это самое доброе слово, какое вы мне могли сказать, доктор, - промолвила она сквозь слезы.

- Я сейчас пришлю к вам сестру. Крепитесь. И благодарю вас за мужество.

Он вышел из комнаты, и Эндрью опять пошел за ним. В конце коридора находилась пустая контора, и дверь в нее стояла открытой. Нащупывая в кармане портсигар, Айвори вошел в контору. Здесь он вынул папиросу и закурил, жадно затягиваясь. Лицо его, быть может, было чуточку бледнее обычного, но губы спокойно сжаты, рука не дрожала, в нем не чувствовалось никакого нервного напряжения.

- Ну, все позади, - сказал он хладнокровно. - Мне очень жаль, Мэнсон. Я не думал, что эта киста геморагическая. Но знаете, такие вещи случаются у самых лучших специалистов.

Комната была маленькая, в ней стоял только один-единственный стул у письменного стола. Эндрью тяжело опустился на обитые кожей деревянные перила, окружавшие камин. Он смотрел, как безумный, на папоротник в желтозеленом горшке, стоявшем на пустой каминной решетке. Он чувствовал себя больным, разбитым, близким к полному изнеможению. Он не мог забыть, как Гарри Видлер сам, без чьей-либо помощи, подошел к столу. 'Когда все это кончится, я сразу поправлюсь'. А потом, десять минут спустя, он лежал, как мешок, на носилках, искалеченный, убитый рукой мясника. Эндрью заскрежетал зубами, закрыл лицо рукой.

- Конечно, - Айвори разглядывал кончик своей папиросы, - он умер не на столе. Я кончил операцию раньше, так что все в порядке. Вскрывать не понадобится.

Эндрью поднял голову. Он дрожал, он злился на себя за слабость, проявленную им в этом ужасном положении, которое Айвори переносил так хладнокровно.

Он сказал с чувством, похожим на бешенство:

- Замолчите вы, ради Бога! Вы знаете, что это вы его убили. Вы не хирург. Вы никогда не были и не будете хирургом. Вы самый скверный мясник, какого я когда-либо видел в своей жизни.