полу чердака вниз, где она прятала ее, и жестянку с остатком вазелина отдала мне.

Я размышляла над тем, как хорошо, что до сегодняшнего дня в моей жизни любовь никогда не обузой, а всегда желанна. Никогда меня не вынуждали, никогда никто не собирался принуждать меня. Как же это было, было хорошо. Это не то. Слишком многое теперь, что делало меня жалкой. Это злоупотреблённое, взятое против его воли тело, которое отвечает болью.

Я подумала о школьной подруге, состоявшей браке, которая однажды призналась мне в начале войны, что она чувствовала бы себя лучше в определенном смысле, без мужчины, так как исполнение брачных обязанностей было всегда для нее болезненным и неутешительным, что она утаивала от ее мужа, однако, как могла. Фригидность называется. Ее тело не было готово. И фригидной оставалась и я до сих пор при всех этих встречах. То это или другое, но я хочу оставаться мертвой и бесчувственной, до тех пор, пока я - добыча.

Около полудня я случайно смогла спасти 2 человеческие жизни. Это началось с того, что немец, неизвестный мне пожилой мужчина, постучал в наш главный вход и прокричал мне «помогите с русским языком».

Я, вниз по лестнице с ним, очень медленно, так как мужчина говорил что-то про револьвер и расстрел. Внизу стояли двое из старого почтового совета и, облегчение, некоторые из группы Анатоля, унтер- офицеры. (Я отличаю звания уже довольно точно благодаря обучению Анатоля.) Они стояли уже лицом к стене, безмолвно, с обвисшими, опущенными головами, в шлепанцах. Она повернула голову и что-то говорила через свое плечо очень быстрые предложения.

Что происходило? Следующее: девушка беженка, которая жила у почтальонов в субаренде, была пойман на лестничной клетке с револьвером в кармане пальто. Она принесла стрелковое оружие, пожалуй, еще с ее родины, никто не знает про это. Она отрывалась, неистовствовала вверх по лестнице и ускользала от ее преследователей в путанице мансард крыш. С тех пор она исчезла. Теперь разбросали все в комнатах почтового совета, и нашли, о, ужас, наконец, фотографию, на которой девушку можно было видеть на поясном портрете вместе с солдатом SS. Мужчина из SS - это, пожалуй, ее жених или брат; у него такая же толстая голова как у нее.

И теперь русские, после того, как они арестовали обоих стариков как заложников, хотят сразу же расстрелять их, если они не скажут, куда девушка убежала.

Только тут я смогла выяснять ошибку. Русские считали обоих стариков родителями девочки. Они приучены еще к правильным семьям, эти мужчины; они не понимают наш запутанный, отдельный, клетчатый с неразберихой быт. Когда они услышали, что речь идет об чужих, у которых девушка просто жила, они изменились. Теперь старая женщина, которая считала русских и меня своими хозяевами, врывается в паузу речи и ругает исчезнувшую: и если бы она знала, где девушка была, то она бы уже сказала это, у нее не было никакой причины умалчивать об этом. И так далее.

Определенно женщина сдала бы девушку, если бы она смогла. Все время она повторяет ее боязливо- трепетную тупую болтовню, в то время как мужчина присутствует тупо и глухо, повернутый лицом к стене.

Я говорю и говорю, объясняю русским, что у девушки с револьвером не было определенно умыслов совершить убийство русских, что, как я сама слышала, она планировала самоубийство и уже застрелилась, вероятно, давно где-нибудь - вероятно, скоро найдут ее труп. (Слово самоубийство, «самоубийство», также не присутствует в немецко-русском солдатском словаре. У меня оно от Андрея).

Постепенно обстановка разряжается. Я подумала про этих почтальонов, как о законченных болванах, которые ничего не соображали. Наконец, мужчина тоже повернулся. Из его открытого отвисшего рта свисали нитям слюны как у грудного ребенка. Женщина молчала, оглядела вокруг пожилых женщин, и они стремительно понеслись между мной и русскими прочь. В конце оба остались в живых.

Мне еще поручили сообщить всем гражданским лицам в доме, что при следующем обнаружении оружия все здание подвала спалят, по закону военного положения. Они обещали найти девушку и ликвидировать.

Мои веселые пьяницы претерпели полное превращение. Не узнать совсем! Они не подают и по отношению ко мне даже знака того, что они пили за мое здоровье за круглым столом много раз. На это не стоит рассчитывать. Служба для них очевидно отдельно от водки - по меньшей мере, для этих 3 парней. Я должна запомнить это, должна быть осторожной с ними.

Я был вполне довольна собой, но также и напугана. Когда я уходила, подошел мужчина, который попросил меня, чтобы я перевела выражение, которое он часто слышит от русских: «Гитлер Дурак». Я перевожу: «Гитлер – дурак».

Они говорят это нам постоянно, торжествуя, как будто бы это было их собственное открытие.

Я сижу в середине вторника у кровати господина Паули и записываю, что происходит. На всякий случай я обставила мне последние страницы этого письменного черновика как немецко-русский список слов, который я в любое время предъявляю любопытствующим русским.

К вечеру были некоторые изменения. Кто-то подходил, и бился против главного входа. Я открыла с преграждающей цепочкой, увидела белый цвет и узнала пекаря, который был утром в его комбинезоне. Он хотел войти вовнутрь. Я не пустила, действовал таким образом, как будто бы Анатоль был внутри. Тогда он потребовал от меня другой девушки, адрес, где она жила, он дал бы девушке муку, много муки, а также мне муку за посредничества. Я не знаю девушку для него, я никого не хочу знать. Тогда он стал надоедливым, просунул ногу в щель двери, рвал цепочку. Я выжала его с трудом наружу, захлопывая.

Да, девушки теперь недостаточный товар. Теперь они знают время и часы, в которые мужчины идут на охоту за женщинами, прячут девушек, они находятся на полу чердаках, она прячутся в полностью безопасных квартирах. В бомбоубежище врач обставил помещение как военный эпидемический госпиталь, с большими вывесками на немецком и русском языке, что тут больные тифом в помещении. Однако, вокруг только юные девушки из соседних домов, которых врач этим трюком с тифом спасает.

Несколько позже снова шум. На этот раз двое нас достали, со стороны неизвестного нам до сего дня доступа в квартиру. На высоте примерно 2 м перегородка надорвалась между квартирами после одного из последних воздушных налетов и зияет щель в 4 кулака шириной. Парни придвинули стол, очевидно, к этой щели. Теперь они кричали через трещину, что бы мы сразу открыли им дверь, иначе они начнут стрелять в нас. (То, что наша задняя дверь была открыта и без того, они, пожалуй, не знали). Один из парней светил карманным фонарем в нашу прихожую, в то время как второй обводил автоматом. Но мы уже знаем, что они не стреляют так скоро как обещают, более того, когда они еще и трезвые.

Я поговорила с ними на русском. Два безбородых маленьких мальчика, впрочем, я успешно уговорила их и проповедовала им даже Указ большого Сталина. Наконец, они удалились, хотя громыхали еще довольно долго своими сапогами напротив нашего главного входа. Мы вздохнули. Все-таки успокоительное чувство, что я могу побежать, в крайнем случае, этажом выше и позвать на помощь кого-либо из группы Анатоля. Мы - частный олений парк Анатоля. Почти все знают это теперь.

Но на душе у вдовы, тем не менее, постепенно становилось тревожно, особенно к вечеру, когда никто из наших обычных гостей не появился. Она использовала мгновение спокойствия на лестничной клетке и мелькнула наверх навести контакты с остальными жителями. Возвратилась через 10 минут: «Пошли к госпоже Вендт, там такие милые русские, у них действительно уютно».

Госпожа Вендт, это одинокая дама с гнойной экземой на щеке, это та, которая прятала по-походному в свое время свое обручальное кольцо в резинке трусов. Выявляется, что она присоединилась к оставшейся экономке нашего сбежавшего в западном направлении домовладельца – один из видов боязливых общностей и обществ взаимопомощи, какие образуются повсюду вокруг. В маленькой кухне был спертый воздух и чад табака. В свете свечи я различила обеих женщин и 3 русских. Перед ними на столе было видно огромное количество консервов, в основном без надписей, пожалуй, немецкое продовольственное снабжение войск, добыча русских. Вдова была с одной из банок сунутой в ее руку русскими.

Никто не знал из этих 3 русских меня. Один, по имени Серёжа подбирался до меня, клал мне руку вокруг