В обрамленье струистом золотого каскадаАбрис нежной головки так утончен и строг,И просторный капотик ей приют и оградаОт забот повседневных и житейских тревог.Вырез в меру нескромен. Дразнит запах медвяный.И лазурная жилка размытой чертойБелизну оттеняет лилейной поляны,Затуманенную лишь слегка кисеей.Как хрупка ее грация, как подобраны краски,Как идет ее облику этот деланный сплин,И толику иронии к ее милой гримаскеДобавляет умело нанесенный кармин.В глуповатых глазах нет та дум, ни мечтаний,Затуманен вечерними бденьями взор,А тщеславною ножкой в узорном сафьянеПопирает она пестроцветный ковер.Что-то шепчет поклонник. Речь игриво-пустая,Она веер сжимает, — поза так ей к лицу! —Бзмахом томно-лукавым невзначай осыпаяЕго чуточкой сердца, превращенной в пыльцу.
Старый холостяк
Перевод П. Грушко
Вечерняя мгла несмелов слепой альков натекла,где зеркало запотело,подрагивая оробелостуденой глубью стекла.Баул на ветхой подставе,белая стынет постель,на кнопках, красных от ржави,в плюшевой синей оправестаренькая акварель.На вешалке пугалом длиннымчернеет распятый фрак,пахнущий нафталином.Чернильница в духе старинном,над нею медный Бальзак.А ветер, беспечней птицы,влетает в тесный приюти паутину в глазницыцелует — словно ресницына старой ширме живут.Там ласточек вьется стая,незримым стрекозам вслед,меж розовых туч витая,таинственно выплетаяна шелке прощальный привет.И в этом алькове сонном,в кресле, которому век,подбитом ветхим кретоном,у печи с огнем, заметеннымзолою, сидит человек.Смотрит в пространство пустое,трубку жует в тишине,чувствуя в хмуром покоесмерти соседство слепоев мертвых часах на стене!
