он могучим мотивом плывет надо всею землей.Окруженный друзьямина фабрике, дома и в поле,в профсоюзе, в подполье и на площадях городов,он — лишь горстка семян,у которых завидная доля:прорасти прямо к солнцу лесами весенних миров.Его вера прекрасна —как будто сиренью настоянный ветер.И хочу я, чтоб сам он дожил до зари над страной,когда улицы станут носить именаРекабаррена или Лаферте(в тридцать первом он с ним подружился — поверьте,что тогда коммунистом был только герой).Я хочу, чтобы внукам по яблонеруки его посадили,чтоб входил он в свой собственный,пахнущий деревом дом,чтоб еще много лет«Марсельезу» он пел в годовщину Бастилиив честь отца своего:тот ведь был уроженцем Бордо.Чтобы смог, наконец,он спокойно с друзьями собраться:не на митинг — а просто за щедрымкрестьянским столом,чтоб, заботы забыв, от души он сумел рассмеяться,запивая жаркое студеным и терпким вином.В этот час, когда тонет в закатеосеннее сонное солнце,мой отец,чтобы проще про рай на земле объяснить —и живей,знаю, вновь через горы на стареньком «додже» трясетсяк деревушке, похожейс обрыва на птицу в траве.
Моря белый блокнот —чайка, весть или птица,разворачивает полетна две путевых страницы.Чайки сестра морская —одиночество без границ,чего-то еще ожидая,вздыхает и смотрит на птиц.Насекомые и растеньяизрыли всюду пески:сигнальные искаженьяподземной страстной тоски.Здесь, в центре всего, как ленник,живу среди птиц морских,сам свой собственный пленник,товарищ развалин немых.И вижу и слышу невольно,как дождь в доспехах идети по одиночеству больножидкою шпагой бьет.