— Нет. Мне так лучше.
— Кто это написал «Помилуй всех женщин, Мария»?
— Мужчина, конечно, — сказала она. — Какая-то сволочь в брюках.
— Хочешь, я прочитаю тебе эту вещь целиком?
— Нет. И вообще ты мне уже надоел со своим «на три недели дольше» и со всем прочим. Если я нестроевая, а ты занят чем-то настолько секретным, что даже спишь только с кошкой, чтобы не проговориться во сне, это…
— Тебе все еще не ясно, почему мы расстались?
— Расстались потому, что ты мне надоел. Ты всегда любил меня, и не мог не любить, и теперь не можешь.
— Это верно.
Рядом, в столовой, стоял мальчик-слуга и все слышал. Он и прежде не раз становился невольным свидетелем ссор и всегда огорчался этим так, что его даже в пот кидало. Он любил своего хозяина, любил его кошек и собак и с почтительным восхищением относился к красивым женщинам, бывавшим в доме, и, когда они ссорились, ему было невыразимо грустно. А эта женщина красивее всех других, и все равно кабальеро ссорится с ней, и она говорит кабальеро недобрые слова.
— Сеньор, — сказал он, подойдя к двери. — Простите великодушно. Но не выйдете ли вы в кухню, мне нужно кое-что передать вам.
— Извини, дорогая.
— Все какие-то тайны, — сказала она и налила себе еще вина.
— Сеньор, — сказал мальчик, когда они вышли. — Звонил лейтенант и просил вас немедленно явиться, даже повторил два раза: немедленно. Он сказал, что вы знаете куда и что это по делу. Я не хотел разговаривать по нашему телефону и позвонил из деревни во «Флоридиту». Там мне сказали, что вы поехали сюда.
— Хорошо, — сказал Томас Хадсон. — Большое тебе спасибо. Пожалуйста, изжарь нам с сеньорой яичницу и скажи шоферу, чтобы готовил машину.
— Слушаю, сэр.
— Что случилось, Том? Что-нибудь нехорошее?
— Меня вызывают на работу.
— Ты ведь говорил, что в такой ветер нельзя.
— Говорил. Но это не от меня зависит.
— Мне остаться здесь?
— Оставайся, если хочешь. Можешь почитать письма Тома, а к шести мой шофер отвезет тебя на аэродром.
— Хорошо.
— Можешь взять письма себе, если хочешь, и фотографии тоже, и все, что попадется. Просмотри все ящики моего стола.
— А ты все-таки изменился.
— Может, кой в чем и изменился, — сказал он. — Пойди в мастерскую, взгляни на работы, — сказал он. — Там есть неплохие вещи, написанные раньше, до всего. Возьми что понравится. Есть твой портрет, неплохой.
— Я возьму его, — сказала она. — Какой ты хороший, когда ты хороший.
— Почитай и ее письма, если захочешь. Среди них есть уникальные, прямо хоть в музей. Их тоже можешь взять, если это тебя позабавит.
— Ты, видно, думаешь, что я разъезжаю с сундуком.
— Ну, прочтешь, а потом спустишь в унитаз в самолете.
— Вот разве что.
— Я еще постараюсь вернуться к твоему отъезду. Но не знаю, удастся ли, так что не жди. Если шофер должен будет задержаться со мной, я пришлю такси, и оно отвезет тебя в отель или на аэродром.
— Хорошо.
— Если тебе что понадобится, скажи мальчику. Он тебе и выгладить может что нужно, а ты пока надень что-нибудь из моих вещей.
— Хорошо. Ты только люби меня, Том, и пусть такое, как только что было, этому не мешает.
— Не бойся. Это все пустяки, а не любить тебя я не могу, ты же сама сказала.
— Вот пусть так оно и будет.
— Это не от меня зависит. Возьми любые книги, все, что тебе приглянется в доме, а мою яичницу, всю или половину, отдай Бойзу. Ему только нужно нарезать помельче, он так любит. Ну, мне пора. И так уже вышла задержка.
— До свидания, Том.
— До свидания, чертовка. Смотри береги себя. А мне, верно, не предстоит ничего серьезного.
Он толкнул дверь и вышел. Кот прошмыгнул в коридор вместе с ним и смотрел на него, задрав мордочку кверху.
— Ничего, Бойз, все в порядке, — сказал он коту. — Я еще покажусь тут до выхода в море.
— Куда ехать? — спросил шофер.
— В город.
Не могу представить себе, чтобы нам нашлось дело в такую погоду. А может, и обнаружено что-нибудь. Может, кто-нибудь терпит бедствие в море. Черт, только бы не впустую опять. Не забыть бы составить коротенькое завещание, чтобы дом в случае чего достался ей. И не забыть заверить его в посольстве и положить в сейф. Она молодец, сумела принять это и не сломиться. Но до нее еще не дошло по- настоящему. Жаль, когда дойдет, меня с ней не будет. Жаль, я ничем не могу помочь ей. А может, еще смогу, если на этот раз все сойдет благополучно, и на следующий тоже, и на через следующий.
Ладно, пока пусть сойдет и на этот раз. Интересно, возьмет ли она письма и прочее. Надеюсь, возьмет, и надеюсь, она не забудет дать Бойзу яичницу. Когда холодно, у него всегда разыгрывается голод.
Разыскать людей будет нетрудно, вот только как катер, выдержит ли еще рейс до ремонта. Ну один-то выдержит. Один-то наверняка выдержит. Рискнем, во всяком случае. Запасных частей у нас хватит. Удалось бы только поближе подойти, это главное. А хорошо было бы, если бы не понадобилось выходить сегодня. Наверно, хорошо было бы. Да, черта с два.
Давай разберемся. Сына ты потерял. Любовь потерял. От славы уже давным-давно отказался. Остается долг, и его нужно исполнять.
А в чем он, твой долг? В том, что ты на себя взял. А все прочее, что ты на себя брал в жизни?
Она в это время лежала на постели в большой спальне, комнате, чем-то напоминавшей «Нормандию», и кот Бойз лежал около нее. Яичницу она так и не могла съесть, а вино показалось ей безвкусным. Всю яичницу она отдала Бойзу, нарезав на маленькие кусочки, а сама выдвинула верхний ящик стола, и увидела почерк сына на голубых конвертах со штампом цензуры, и вернулась назад, и ничком бросилась на кровать.
— И тот и другой, — сказала она коту, разнеженному яичницей и теплом, исходившим от женщины, которая была рядом. — И тот и другой, — сказала она. — Скажи, Бойз, что же нам теперь делать?
Кот тихонько урчал.
— Ты тоже не знаешь, Бойз, — сказала она. — И никто не знает.
Часть третья
В МОРЕ
Они подходили к острову, где за длинной песчаной береговой полосой росли кокосовые пальмы. Бухту перегораживал риф, и сильный восточный ветер разбивал о него волны, то и дело открывая проход туда. На берегу не было ни души, а песок был такой белый, что резал глаза своей белизной.
Человек, стоявший на мостике, разглядывал берег. Вон там, казалось бы, должны быть хижины, но