обогнув отель, улицей, ведущей к 'джунглям', мимо большого некрашеного деревянного дома, из окон которого доносились звуки пианолы и в дверях стояли девушки, а рядом на тротуаре сидел матрос; и потом задворками, мимо кирпичного здания суда с освещенным циферблатом часов, показывавших половину одиннадцатого, мимо тюрьмы, выбеленные стены которой блестели в лунном свете, к подъезду 'Поры сирени' в глубине переулка, запруженного автомобилями.

'Пора сирени' была ярко освещена и полна народу, и когда Ричард Гордон вошел, он увидел, что игорный зал переполнен; рулетка вертелась, и маленький шарик звонко пощелкивал о металлические перегородки, рулетка вертелась медленно, шарик жужжал, потом, щелкнув, подпрыгивал и останавливался, и тогда ничего не было слышно, кроме скрипа рулетки и стука фишек. В баре сам хозяин стоял у стойки вместе с двумя барменами и сказал ему:

— Привет, мистер Гордон. Что будете пить?

— Не знаю, — сказал Ричард Гордон.

— Вы плохо выглядите. Что такое? Вы нездоровы?

— Нет.

— Я знаю, что вам приготовить. Такое, что прямо — ух. Пили когда-нибудь испанский абсент — ojen?

— Давайте, — сказал Гордон.

— Выпьете, сразу станет хорошо. Захочется всех кругом поколотить, — сказал хозяин. — Ojen экстра для мистера Гордона.

Не отходя от стойки, Ричард Гордон выпил три экстра, но лучше ему не стало; мутный, сладковатый, отдающий лакрицей напиток никак на него не подействовал.

— Дайте мне что-нибудь другое, — сказал он бармену.

— Что такое? Вам не нравится ojen экстра? — спросил хозяин. — Вам не стало хорошо?

— Нет.

— После ojen экстра надо пить с разбором.

— Дайте мне чистого виски.

Виски согрел его язык и нёбо, но ничего не изменил в его настроении, и вдруг, глядя на себя в зеркало позади стойки, он понял, что теперь ему никогда не будет легче от вина. То, что произошло, — произошло, и всегда теперь будет с ним, и если он напьется до потери сознания, проснувшись, он все равно почувствует это опять.

Высокий, очень худой молодой человек с редкой порослью светлых волос на подбородке, стоявший у стойки рядом с ним, спросил:

— Скажите, вы не мистер Гордон?

— Да.

— Я Гарольд Спелмэн. Мы, кажется, познакомились на одном вечере в Бруклине.

— Возможно, — сказал Ричард Гордон. — Очень может быть.

— Мне очень понравилась ваша последняя книга, — сказал Спелмэн. — Мне все ваши книги нравятся.

— Очень рад слышать, — сказал Ричард Гордон. — Выпьете чего-нибудь?

— Вместе с вами, — сказал Спелмэн. — Вы пробовали этот ojen?

— Мне он не помог.

— А что с вами?

— Настроение скверное.

— Попробуйте еще.

— Нет. Я возьму чистого виски.

— Знаете, для меня целое событие, что я вас увидел, — сказал Спелмэн. — Вы, наверное, не помните нашу встречу на том вечере?

— Нет. Но, может быть, это был удачный вечер. Удачные вечера обычно не запоминаются, верно ведь?

— Пожалуй, вы правы, — сказал Спелмэн. — Это было у Маргарет Ван-Брунт. Вспоминаете? — спросил он с надеждой в голосе.

— Стараюсь.

— Это я тогда поджег дом, — сказал Спелмэн.

— Не может быть, — сказал Гордон.

— Да, — радостно сказал Спелмэн. — Именно я. Это был самый замечательный вечер из всех, какие я помню.

— Что вы теперь делаете? — спросил Гордон.

— Ничего особенного, — сказал Спелмэн. — Так, живу понемножку. Я уже привык к этому. А вы пишете новую книгу?

— Да. Половину уже написал.

— Превосходно, — сказал Спелмэн. — а о чем?

— Забастовка на текстильной фабрике.

— Великолепно, — сказал Спелмэн. — Ужасно, знаете, люблю социальные темы.

— Что?

— Просто обожаю, — сказал Спелмэн. — Для меня нет ничего лучше. Вы, бесспорно, на голову выше всей писательской братии. Скажите, есть у вас там прекрасная еврейка-агитатор?

— А что? — спросил Ричард Гордон подозрительно.

— Это роль для Сильвии Сидней. Я в нее влюблен. Хотите посмотреть ее фотографию?

— Я видел, — сказал Ричард Гордон.

— Давайте выпьем еще, — радостно сказал Спелмэн. — Подумать только, как это мы с вами встретились. Вы знаете, я ведь счастливчик. Настоящий счастливчик.

— А что? — спросил Ричард Гордон.

— Я сумасшедший, — сказал Спелмэн. — Это просто замечательно. Все равно, что быть влюбленным, только все всегда кончается хорошо.

Ричард Гордон слегка отодвинулся.

— Это вы напрасно, — сказал Спелмэн. — Я не буйный. То есть я очень редко бываю буйный. Давайте выпьем еще.

— Давно это с вами?

— По-моему, всю жизнь, — сказал Спелмэн. — Уверяю вас, это единственная возможность быть счастливым в наше время. Какое мне дело до того, как стоят акции 'Дуглас Эйркрафт'? Или Телеграфно- телефонной компании? Меня все это не касается. Я читаю какую-нибудь из ваших книг, или пью, или смотрю на фотографию Сильвии, и я счастлив. Я — как птица. Я даже лучше птицы. Я… — Он помедлил, подыскивая слова, потом сразу заторопился. — Я хорошенький маленький аист, — выпалил он и покраснел. Он пристально глядел на Ричарда Гордона, шевеля губами, и тут рослый молодой блондин отделился от группы, сидевшей в другом конце бара, подошел к нему и положил ему руку на плечо.

— Пойдем, Гарольд, — сказал он. — Нам пора домой.

Спелмэн свирепо посмотрел на Ричарда Гордона.

— Он смеется над аистом, — сказал он. — Он сторонится аиста. Аиста, который кружит в свободном полете…

— Пойдем, Гарольд, — сказал высокий молодой человек.

Спелмэн протянул руку Ричарду Гордону.

— Я не обижаюсь, — сказал он. — Вы хороший писатель. Продолжайте и дальше писать так. Помните, я всегда счастлив. Не давайте сбить себя с толку. До скорого свидания.

Рослый молодой человек обнял его за плечи, и оба они, протиснувшись через толпу, пошли к выходу. Спелмэн оглянулся и подмигнул Ричарду Гордону.

— Славный малый, — сказал хозяин. Он постучал себя по лбу. — Очень образованный. Заучился, должно быть. Любит бить посуду. Но он это не со зла. Платит за все, что разобьет.

— Он часто бывает здесь?

— Каждый вечер. Как он вам сказал, кто он? Лебедь?