«Вчера ночью мой господин воротился с войны и ублаготворил меня троекратно, не снимая сапог».

Это не про меня.

Что, черт побери, творится с моей женой, если она записывает такие вещи в своем дневнике и оставляет его открытым на этой самой странице, раздраженно размышлял человек средних лет, писатель (строчил Порху), задумавший начать и кончить современный секс-роман с интригующим названием «Сексуальная жизнь моей жены», но построенный так, что события увидены глазами сегодняшней женщины. Звали его Ллойд X. Он не был ее господином и вообще ничьим господином. Он не ходил на войну, а просидел дома почти все вечера на протяжении нескольких месяцев. У него не было сапог. Если и есть на свете женщина, которую я попытался бы ублаготворить троекратно, пробормотал он вслух, и наверняка безуспешно, добавил он про себя, то это не та женщина, на которой я женат вот уже, считай, четверть века. Может быть, именно поэтому она предается несбыточным фантазиям. Может быть… Но может быть, они не такие уж несбыточные? Может быть, вовсе не фантазии?

Для него не было секретом, что его жена, худенькая блондинка из южанок, была с приветом, как были с приветом все нормальные сегодняшние жены, судя по снисходительно-теплым отзывам их мужей. Что записи в своем дневнике или ежедневнике — пойди разберись, какая между ними разница — она вела беспорядочно, под настроение, и они были такие бестолковые, как и ее речь, не имело никакого значения. Что аккуратным своим почерком она писала обо всем, что взбредет в голову, — о прогулках и планах, о покупках и расходах наравне с выписками из книжек, надеясь блеснуть красивой цитатой, — это тоже было ему известно. Но что она услащала или перчила свои заметки эротическими фантазиями, было для него как гром среди ясного неба.

Он поднялся в спальню, чтобы убедиться, что все это ему не приснилось. Нет, все верно: на стопке ее комбинаций и трусиков лежала новехонькая тетрадь в твердом переплете. Страницы ее были чистые, за исключением этой одной-единственной записи. Что же это все-таки значит?

Молнией промелькнула в голове мысль: что, если это не пустое мечтание, излившееся на бумагу, а зашифрованная заметка на память? Не о нем, а о ком-то еще. Сердце его кольнула досада, он чувствовал, что обижен, нет, обманут. Он начал лихорадочно рыться в памяти. По вечерам, тем более ночью он всегда дома. Но нередко уезжал на целый день в город, и она всегда заранее знала об отъезде. Она тоже выезжала в город, даже чаще, чем он, и часто оставалась там на ночь одна, говорила она, в их небольшой квартире. Неужели?..

Женщина, написавшая, что ее ублаготворили троекратно, была не та добропорядочная добродушная домоседка, которую он знал как облупленную. Неужели его такая домашняя жена — вероломная изменщица? Где она нашла такого мужчину или малого, который ублаготворил бы ее троекратно? И где, черт побери, она выискала это словечко — «троекратно»? И что, если здесь задействован не один мужчина, а двое, трое?

По мере того как мысли оскорбленного до глубины души мужа катились по наклонной колее к полному унижению, постепенно извращенно-парадоксальным образом набирало градус творческое вдохновение писателя. Достоверное, из первых рук сексуальное свидетельство — это же настоящая находка, бесценный клад для застопорившегося романа! И еще одно обстоятельство заставило его улыбнуться. Неужели смирная, спокойная женушка с двадцатипятилетним стажем — это любвеобильная, но голодная цыпочка и так слаба на передок, как он и не подозревал? В таком случае не исключено, рисовалось ему в радужном свете, что она станет желанной, как чужая жена, такой вожделенной, что он поднатужится ублаготворить ее троекратно, если не загнется прямо на ней.

«Писатель Ллойд X., автор нескольких романов, имевших умеренный успех, был широко известен в узких кругах, но в последнее время…»

— У, бл-лин! — простонал Порху, вознося очи горе, и закинул руки за голову, чтобы размять спину и правое подреберье. Снова побаливала печень, ну что тут поделаешь? Да и этот парень Ллойд X. сидит в печенках. Зачем мучиться над банальным биографическим фоном? Может быть, вообще обойтись без него? Или отложить до того поворота сюжета, где он не покажется противоречащим возвышенному и чувственному строю повествования? Тогда, глядишь, и скучная предыстория прозвучит иначе, юмористически. И перо само заскользило по желтой линованной бумаге блокнота к сцене, которая обязательно должна заиграть.