телефоны на прослушку поставлены'. Пришлось сделать вид, что для меня это новость… Другой все-таки спросил: 'Чего же вы, политики, хотите?' Изложил '12 пунктов о России ' Сергея Солдатова. Ночью опять услышал разговор: 'Политики дурью маются'. — 'А, может, в этом что и есть? Не с нашими вонючими мозгами разбираться'. 'Вонючие мозги' запомнились, потому что — удивили.
Когда анализирую тогдашние реакции кажется, что проще всего воспринимались рабочей публикой пункты о необходимости воссоздать 'русскую Россию' и отпустить на волю колонии. Это опять же запомнилось потому, что меня лично удивило. Раньше имперская психология представлялась органически присущей русскому массовому сознанию. А вот на практике оказалось, что свойственна она скорее интеллигенции и средним классам, воспитанным на истории Российской империи, а низам надоели не только что колониальные авантюры на пяти материках (эти надоели, по-моему, даже партаппарату!), но и старинная собственность — национальные окраины. 'Пусть катятся на х..'.
Зато демократия, любимая интеллигентским сознанием (хотя бы как мечтание), вызывала народе вполне осязаемые сомнения. Это тоже запомнилось, потому что разрушало мой собственный стереотип. Наверно, эти люди не поклонники демократии потому, что воспринимают свои мозги как 'вонючие', которые, если по-честному, ну зачем они должны заниматься общественными, неинтересными им вовсе делами.
В Казани к купе подошел шеф вагона — прапорщик.
— Воспользовались тем, что я заснул и нагрубили моему помощнику? Вы зачем 'выступаете'? Посмотрел ваше дело. Если что надо, вызывайте прямо меня, а ему не грубите.
…После заметно разгрузившей вагон татарской столицы он перевел меня в отдельное купе, где я смог поспать.
На подъезде к Свердловску заметил за решеткой умное кавказское лицо — в форме.
— Армянин? Из Еревана?
Кивнул.
— Про Паруйра Айрикяна слышал? Мой друг. Азата Аршакяна знаешь?
— Да, — совсем тихо.
— Я ассоциированный член их организации…
— Она разгромлена, — он прошептал одними губами.
По правде сказать, я хотел попросить его отправить письмо Ирене Гаяускас, которое ее муж дал мне в дорогу (полный текст приговора). Но передумал:
— Скоро здесь проедет Размик Маркосян, Сделай для него все, что сможешь.
Он кивнул. Он и для меня сделал бы все, но я наивно рассчитывал, что уже через 5–6 дней смогу сам отправлять свои письма.
Четыре часа мы ждали на свердловском вокзале разгрузки гурта с рабочим скотом. А женщины на соседних путях ждали разгрузки часов двенадцать. Если так обращаются со скотом мыслящим, представляю, что творится с бессловесными тварями, которых везут на бойни… А потом удивляются, почему в России не хватает мяса.
Ждать на станции тяжело не только из-за жары и духоты вагона, под завязку набитого людьми. Самое обременительное — вагонные туалеты: на станциях, как известно, ими не положено пользоваться. Лишение почти незаметное для обычных пассажиров, но невыносимое, например, для зэчек, страдающих без унитазов уже свыше полусуток…
Но уж очень велики в этой точке зэчьи грузопотоки. Говорят, что в Свердловск прибывает до тысячи зэков в сутки. Считанными фургонами их предстоит перевезти, обработать, рассортировать по категориям, разместить по камерам — каждый день, и годами, и десятилетиями… Свердловск — аорта, ведущая из населенной людьми России на рудники, прииски, лесоповалы и оборонные объекты Сибири, Казахстана, Якутии, ДВК…
Наконец, усадили меня в положенный 'стакан'. Конвой проводит перекличку, и мою фамилию так переврали, что я взял и поправил. В ответ слышу злобный мат. Держу марку 'политика' — и 'выступаю':
— Прошу вас не материться.
— Е…й в рот…
— Прошу вас говорить мне 'вы', согласно Уставу караульной службы. Я-то ведь обращаюсь к вам на 'вы'.
За стеной 'стакана' кто-то накалился до истерики.
— Сейчас я ему врежу. Постой, где его дело?
И — тишина. Видимо, залезли в сопроводительный лист.
Наконец, слышу — отпирают камеру. Понимаю, что хотят бить, но как-то не боюсь, — может, от неопытности, от излишней уверенности, что этого таки не будет! Дверь распахивается со скрежетом — хочется добавить, зубовным.
Боже мой, какое личико предстало. Симпатичнейший, простодушнейший деревенский парняга, рыжеватый, курносый, веснушчатый — вылитый Иванушка с иллюстраций к 'Сказке о Коньке-Горбунке'. На лице вовсе не злость, а то любопытство, с каким Иванушка смотрел на жар-птицыно перо.
Я невольно улыбаюсь, он совсем сбит с толку..
— Слушай, что за статья такая — семидесятая?
— Пропаганда! — говорю значительно.
— Так ты кто?
— Политический.
— Врешь! — и после паузы. — А по нации кто?
— Еврей.
— Врешь!!
— Почему? — весело изумляюсь. Вижу: смотреть на живого еврея ему — все равно что на живого слона.
Вдруг его активно оттирает в бок помощник — чернявый худой армянин, явно из какого-то горного села.
— Где еврей? Хочу посмотреть на еврея!
По-моему, оба не догадываются, что евреи живут в СССР — думают, что меня этапируют прямо из Израиля.
Насмотревшись на чудо, заперли дверь. Слышу иванушкино:
— А ведь я его чуть не отп…л.
— Нет, подумай, настоящий еврей, — все еще восхищается армянин.
— Кого только ни встретишь, — с заметной гордостью ответствует Иванушка. — Служба такая.
Когда прибыли в тюрьму, они сами вынесли мои вещи из автозака.
Стены приемного блока Свердловской пересылки исписаны сверху до низу: 'Здесь сидели Гитлер и Гиммлер'… 'Мюллер ушел на этап' — дата…'Привет нашим от Геринга' плюс свастика… 'Бормана увозят в Кузбасс'…
Малолетки играют в фюрера и его команду.
Этот бум начался с 'Семнадцати мгновений весны'. На экране нельзя было не заметить, с каким удовольствием носят актеры черную элегантную форму, как нравится им щеголять римским приветствием, с каким шиком выговаривали загадочно-манящее — 'Герр штандартенфюрер!' Умели коллеги доктора Геббельса находить мастеров, адекватно точно чарующих деталями формы, жеста, фразы массовидное сознание на пяти континентах. Двойные молнии на петлицах, черепа на рукавах, факелы, гусиный шаг, названия — 'Мертвая голова', 'Викинг'…
Три года назад мой сосед по 17-й зоне рабочий Петр Сартаков рассказывал впервые про гитлеровцев: он с какой-то их группой просидел часа четыре в Лефортово. Гитлеру, по словам Петра: не исполнилось и восемнадцати лет, в его кодле все остальные были того младше. Они, по словам Петра, были детьми
