здесь мы к этому еще не готовы. Вот мы лишились профсоюзных съездов. Прекрасно! Значит, настало время пошевелить мозгами и найти что-то другое.

Из гостиной Уоррен Трент слышал, как захлопнулась входная дверь за Питером Макдермоттом, затем донеслись шаги Алоисиуса Ройса, направившегося в свою маленькую, заставленную книжными полками комнату. Через несколько минут Ройс уйдет: в это время он обычно посещал лекции по праву.

В большой гостиной воцарилась тишина — лишь едва слышно шелестел кондиционер, да время от времени сквозь толстые стены и запечатанные окна проникали отдельные звуки лежащего внизу большого города. Щупальца солнечных лучей медленно передвигались по полу большой комнаты, и, следя за ними, Уоррен Трент чувствовал, как надсадно колотится у него сердце следствие минутной вспышки гнева. А это уже сигнал, подумал он, к которому стоит почаще прислушиваться. Хотя сейчас у него столько огорчений — где уж владеть своими чувствами и оставаться спокойным. Возможно, правда, вспышки эти — чисто возрастное явление, старческая раздражительность. Но вероятнее всего, они происходят от сознания, что столь много уплывает от него, навсегда уходит из-под его контроля. К тому же гнев и раньше мгновенно захлестывал его — за исключением, пожалуй, тех быстро промелькнувших лет, когда Эстер была рядом и старалась внушить ему, что нужно быть терпеливым и обладать чувством юмора. В наступившей тишине в нем ожили воспоминания.

Каким далеким все это представлялось теперь! Прошло больше тридцати лет с того момента, когда он перенес через порог вот этой самой комнаты свою молодую жену. И как мало времени им довелось прожить вместе лишь несколько лет безмерного счастья, а потом, — как гром среди ясного неба, полиомиелит. И за одни сутки Эстер не стало. Уоррен Трент, не помня себя от горя, остался один, а впереди была еще целая жизнь — и отель «Сент-Грегори».

Теперь уже лишь немногие из старых служащих помнили Эстер, а если и помнили, то смутно, совсем не так, как Уоррен Трент, — для него она всегда была нежным весенним цветком, облагородившим и обогатившим его жизнь, как никто ни до нее, ни после.

В тишине ему вдруг показалось, что за дверью позади него послышался легких шорох и шелест шелка. Он даже обернулся, но это сыграла с ним шутку память. Комната была пуста, и, как ни странно, глаза у него увлажнились.

Трент тяжело поднялся с глубокого кресла — разыгравшийся радикулит снова полоснул его, точно ножом. Он медленно добрел до окна, выходившего на черепичные крыши Французского квартала (как теперь его называли, Vieux Carre, возродив старое имя), оглядел Джексон-сквер и шпили церкви, блестевшие под солнцем. За площадью несла свои мутные, неспокойные воды Миссисипи; по всему ее фарватеру выстроились в линию суда, бросившие здесь якорь в ожидании, когда можно будет подойти к причалу. Вот она, примета нашего времени, подумал Трент. Начиная с восемнадцатого века Новый Орлеан, будто маятник, бросало от богатства к бедности. Пароходы, железные дороги, хлопок, рабство, освобождение негров, каналы, войны, туризм — все это через определенные промежутки времени приносило то благополучие, то разорение. Теперь настала пора процветания для Нового Орлеана, но, как видно, не для «Сент-Грегори».

Впрочем, действительно ли это так уж важно — во всяком случае, для него? Стоит ли отель того, чтобы так за него бороться? Может, просто плюнуть на все, продать хоть сегодня, и пусть время расправляется с ними обоими? Кэртис О'Киф, конечно, предложит честную сделку. Корпорация О'Кифа славилась этим, и Трент мог бы извлечь из продажи даже выгоду. После оплаты по просроченной закладной и расчета с мелкими акционерами у него осталось бы достаточно денег, чтобы обеспечить себя до конца своих дней.

Сдаться… Может быть, в этом выход? Сдаться, уступая натиску времени. В конце-то концов, что такое отель — груда кирпича да известковый раствор! Трент очень старался, чтобы это было не просто здание, — и потерпел поражение. Ну, и пусть!

И все же… Если продать отель, что у него останется?

Ничего. Не останется ничего, — даже видений, призраков, которые когда-то ходили по этому полу. Озадаченный, он размышлял, не отрывая взгляда от простиравшегося под ним города. Город тоже видел немало перемен — был он и французским, и испанским, и американским, но все же умудрился сохранить собственное лицо, остаться неповторимым в век конформизма.

Нет! Не продаст он отель. Еще не продаст. Пока есть хоть надежда, он будет цепляться за нее. Впереди еще целых четыре дня, за которые можно попытаться раздобыть деньги для оплаты закладной, — ведь теперешние убытки лишь временное явление. Скоро все изменится к лучшему, полоса неудач пройдет, и «Сент-Грегори» снова станет кредитоспособным и независимым.

Принимая решение, Уоррен Трент все ходил по комнате и сейчас, с трудом передвигая ноги, дошел до окна в противоположной стене. Взгляд его уловил в небе серебристый отблеск самолета, летевшего с севера. Это был реактивный лайнер, шедший на посадку к аэропорту Мойсант. Интересно, подумал Трент, не на этом ли самолете летит сейчас Кэртис О'Киф?

Когда Кристина Фрэнсис в половине десятого нашла наконец главного бухгалтера Сэма Якубека, коренастого, лысого человека, он стоял за спинами портье, в глубине, и по обыкновению проверял счета клиентов. Как всегда, Якубек работал с нервной, стремительной торопливостью, подчас вводившей людей в заблуждение и заставлявшей думать, что он не слишком дотошен. На самом же деле почти ничто не ускользало от его проницательного, поистине энциклопедического ума — именно это и помогло ему в свое время выцарапать для отеля тысячи долларов у должников, на которых все уже махнули рукой.

Пальцы Якубека пробегали по карточкам, куда на машинке заносились все расходы клиента, занимающего данный номер, — сквозь очки с толстыми стеклами он внимательно смотрел на фамилию, затем на перечень расходов и иногда делал пометки в лежавшем рядом блокноте. Сейчас он на секунду поднял глаза и тут же их опустил.

— Еще несколько минут, мисс Фрэнсис.

— Ничего, я могу подождать. Обнаружили что-нибудь интересное сегодня?

Не прекращая работы, Якубек кивнул.

— Да, кое-что есть.

— Например?

Он сделал еще какую-то пометку в блокноте.

— Комната пятьсот двенадцать. X.Бейкер. Прибыл в восемь десять утра. А в восемь двадцать уже заказал в номер бутылку виски.

— Может, ему это нужно, чтоб чистить зубы?

По-прежнему не поднимая головы, Якубек кивнул.

— Возможно.

Но Кристина знала, что скорее всего X.Бейкер из номера 512 — просто подонок. Человек, заказывающий спиртное через несколько минут после приезда, не может не вызвать подозрения у главного бухгалтера. Большинство приезжих, если им хочется выпить — после тяжелого путешествия или утомительного дня, — обычно заказывают коктейль из бара. Когда же человек заказывает сразу бутылку, это может означать начало запоя и то, что клиент либо не намерен, либо не может за нее заплатить.

Кристина знала, что за этим последует. Якубек попросит горничную зайти под каким-нибудь предлогом в номер 512 и взглянуть на приезжего и на его багаж. Горничные знают, на что следует обратить внимание: достаточно ли багажа и дорогие ли у приезжего вещи. Если да, то главный бухгалтер ничего не станет предпринимать — просто будет следить за его счетом.

Бывает, что и солидные, уважаемые люди снимают в отеле номер, чтобы напиться, и если они никому не докучают и могут расплатиться по счету, пусть себе пьют, это их личное дело.

Если же у приезжего отсутствует багаж и видно, что это человек скромного достатка, Якубек сам заглянет к нему в номер — поболтать. Ведет он себя при этом любезно и корректно. И если видно, что гость платежеспособен или согласен внести аванс, расстанутся они вполне дружелюбно. Но если подозрения Якубека подтверждались, он становился неумолим и беспощаден: гостю предлагали немедленно покинуть отель, пока его счет не слишком вырос.

— А вот еще один, — сказал Сэм Якубек Кристине. — Сандерсон из тысяча двести седьмого. Непомерные чаевые.

Кристина взглянула на карточку, которую Сэм держал в руке. В ней были указаны два счета за