мысли, и даже не смотрит вокруг.
Случись нечто подобное в одном из отелей О'Кифа, — при всем невероятии подобной нерадивости, — там немедленно были бы приняты меры вплоть до увольнения. «Но ведь 'Сент-Грегори' не мой отель, — напомнил себе Кэртис О'Киф. — Пока еще не мой».
Он направился к портье, — высокий, стройный, в хорошо отутюженном темно-сером костюме, он шел танцующей, скользящей походкой. Он всегда там двигался — на корте для игры в гандбол, где он бывал довольно часто, в бальном зале или на качающейся палубе своей океанской яхты «Корчмарь-IV».
Он очень гордился своим гибким, натренированным телом большую часть своей жизни (а было ему пятьдесят шесть лет), на протяжении которой он из человека безвестного постепенно превратился в одного из богатейших — и самых неспокойных в стране — людей.
Портье за мраморной стойкой, едва взглянув на О'Кифа, протянул ему регистрационный бланк. Магнат даже не притронулся к бумажке. Спокойным, ровным голосом он сказал:
— Моя фамилия О'Киф, я забронировал два «люкса» — один для себя, другой для мисс Дороти Лэш. — В эту минуту он увидел, как в отель вошла Додо, длинноногая, с пышным бюстом, притягивающая мужчин как магнит. Она шла — и, словно по команде, поворачивались головы, застревали в горле слова. Так было всегда и везде. О'Киф оставил Додо у машины присмотреть за багажом: ей доставляло удовольствие время от времени заниматься такими вещами. Ну, а все связанное с мозговыми усилиями было выше ее возможностей.
Фамилия О'Киф произвела на портье такое же действие, как если б рядом разорвалась граната.
Он буквально одеревенел, потом расправил плечи. Встретившись взглядом с холодными серыми глазами, которые, казалось, насквозь пронзали его, портье мгновенно переменился: безразличие тотчас сменилось угодливой почтительностью. Он инстинктивно поправил галстук.
— Простите, сэр. Вы и есть мистер Кэртис О'Киф?
Магнат кивнул, на лице его мелькнула улыбка, и он сразу стал похож на того, который, сияя улыбкой, благостно смотрел на вас с полумиллиона проспектов «Вы — мой гость». Экземпляр такого проспекта всегда лежал на самом видном месте в каждом номере каждой гостиницы О'Кифа. («Этот проспект предназначен для Вашего развлечения и удовольствия. Если Вы пожелаете взять его с собой, сообщите об этом портье, и мы впишем в Ваш счет 1 доллар 25 центов».)
— Пожалуйста, сэр. Я уверен, что ваши апартаменты уже готовы, сэр. Одну секунду, сэр.
Пока портье искал карточки с указанием отведенных О'Кифу номеров, магнат отступил на шаг от стойки, давая возможность подойти другим прибывшим. Всего несколько минут назад здесь было относительно спокойно, теперь начался один из приливов, какие бывают в отеле каждый день. Ко входу, залитому горячим ярким солнцем, то и дело подкатывали автобусы и такси, доставлявшие из аэропорта людей, прибывших, как и О'Киф, утренним рейсом из Нью-Йорка. Здесь явно собирались участники съезда, как не преминул заметить О'Киф. Огромный транспарант, свешивавшийся со сводчатого потолка вестибюля, гласил:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ДЕЛЕГАТЫ КОНГРЕССА
АМЕРИКАНСКИХ СТОМАТОЛОГОВ
К О'Кифу подошла Додо; за ней, как жрецы за богиней, следовали двое нагруженных чемоданами посыльных. Под яркой шляпой с большими мягкими полями, не скрывавшей, впрочем, длинных пепельно- белокурых волос, на гладком, как у ребенка, лице блестели широко раскрытые голубые глаза.
— Кэрти, говорят, здесь остановилась уйма зубных врачей.
— Рад, что ты сообщила мне об этом, — сухо заметил он. — А то я бы и не знал.
— Хм, а может, мне все же поставить наконец пломбу? Я ведь давно собиралась это сделать, но все как-то не получалось…
— Они будут здесь раскрывать собственные рты, а не смотреть в чужие.
Додо, по обыкновению, растерянно уставилась на него: что-то происходило вокруг, а что — она никак не могла взять в толк. Управляющий одним из отелей О'Кифа, не подозревая, что сам босс слышит его, сказал как-то про Додо: «У нее все мозги в титьках — беда лишь в том, что они разъединены».
О'Киф знал: кое-кто из знакомых немало удивлялся тому, что он выбрал Додо в качестве спутницы, — при его богатстве и влиянии он мог пригласить на эту роль почти любую женщину. Но знакомые могли лишь догадываться о безудержном темпераменте Додо, который они наверняка недооценивали, а она, послушная его воле, умела и до предела возбудить себя и сдержать. Ее глупость, равно как и частые промахи, выводившие других из себя, казались О'Кифу просто забавными: вероятно, ему порой надоедало находиться среди умных, острых людей, которые непрестанно стремились помериться с ним силами.
И все же он собирался скоро расстаться с Додо. Она уже почти год была с ним — дольше многих других. А ведь под рукой находилась голливудская галактика, в которой восходящих звезд — хоть отбавляй. Конечно, он позаботится о Додо, употребит свое влияние, чтобы ей дали одну-две роли в фильмах, и, кто знает, может, ей даже посчастливится сделать карьеру. У нее отличное тело и лицо. Другие — при одних таких данных — поднимались довольно высоко.
В эту минуту портье вновь подошел к стойке.
— Все готово, сэр, — сказал он.
Кэртис О'Киф кивнул. И вслед за старшим посыльным, появившимся будто из-под земли, небольшая процессия проследовала к ожидавшему ее лифту.
Вскоре после того как Кэртис О'Киф и Додо направились к своим «люксам», Джулиус Мили, по прозвищу Отмычка, получил ключ от одноместного номера.
В 10:45 он позвонил в отель по прямому телефону из аэропорта Мойсант («Звоните бесплатно в лучший отель Нового Орлеана») и напомнил, что несколько дней назад забронировал номер из другого города. В ответ он получил заверение, что с его заказом все в порядке и если он немного поспешит, то его поселят без задержки.
Поскольку решение остановиться в «Сент-Грегори» созрело у Отмычки лишь несколько минут назад, он был весьма обрадован таким заверением, хотя ничуть не удивился, так как, загодя планируя свои действия, он забронировал себе комнаты во всех крупных отелях Нового Орлеана, всякий раз — на другую фамилию. В «Сент-Грегори» он назвался «Байрон Мидер», позаимствовав это имя из газеты, так как обладатель его выиграл главное пари на скачках. Это показалось ему хорошим предзнаменованием, а в приметы Отмычка свято верил.
В самом деле, он мог бы назвать несколько случаев, когда они точно сбылись. Взять хотя бы последний раз, когда он предстал перед судом. Едва он признал себя виновным, как на стул судьи вдруг упал солнечный луч, и приговор — а луч за это время никуда не сдвинулся — оказался более чем мягким: Отмычка получил всего три года, хотя ожидал не менее пяти. Да и все, что предшествовало этому признанию и приговору, кончилось успешно, видимо, по тем же причинам. Его ночные обследования комнат различных отелей Детройта прошли гладко и принесли ему немало — главным образом, как он затем решил, потому что номера всех комнат, за исключением последней, содержали цифру два, его самую счастливую цифру. А в последней комнате, номер которой не содержал спасительного талисмана, произошла осечка: дама проснулась и подняла крик как раз в тот момент, когда Отмычка засовывал ее норковое манто в чемодан, предварительно успев запрятать во вместительные карманы пальто наличные деньги и драгоценности.
И уж конечно, только невезением — возможно, связанным с неудачным сочетанием цифр — можно объяснить то, что сыщик отеля оказался в этот момент поблизости: он услышал крики и тотчас примчался. Отмычка, будучи философом, воспринял случившееся, как веление судьбы, и безропотно взял все на себя, даже не пытаясь пустить в ход искусно подготовленные объяснения, почему он оказался в данной комнате, а не в своей собственной, хотя это помогало ему выкручиваться — и не раз. Ничего не попишешь; если живешь ловкостью рук, приходится рисковать даже такому многоопытному специалисту, как Отмычка. Но теперь, отбыв тюремный срок (сокращенный до минимума за примерное поведение) и только недавно насладившись успешным десятидневным набегом на Канзас-Сити, Отмычка с нетерпением ожидал богатого урожая, который он снимет за две недели пребывания в Новом Орлеане.
Пока все шло хорошо.
