Дважды во время своего заявления Слоун умолкал, чтобы справиться с дрожью в голосе. Оба раза в зале воцарялось сочувственное молчание. На следующий день “Лос-Анджелес тайме” назвала его человеком, “сохраняющим достоинство и самоуважение в критических обстоятельствах”.
Слоун объявил о своей готовности отвечать на вопросы.
Поначалу вопросы тоже звучали сочувственно. Но, как и следовало ожидать, постепенно они становились все жестче.
— Вы допускаете возможность, — спросила журналистка из Ассошиэйтед Пресс, — что вашу семью, как уже поговаривают, захватили иностранные террористы?
Слоун отрицательно покачал головой:
— Слишком рано даже думать об этом.
— Вы уклоняетесь от ответа, — возразила журналистка. — Я спросила, допускаете ли вы такую возможность.
— Допускаю, — сдался Слоун.
Репортер местного отделения какой-то телестанции задал тривиальный вопрос:
— Что вы сейчас испытываете?
Кто-то издал стон, а Слоуну захотелось выкрикнуть: “А что бы ты испытывал?!” Вместо этого он ответил:
— Я надеюсь, это недоразумение.
Седой корреспондент Си-эн-эн, когда-то работавший на Си-би-эй, поднял книгу Слоуна.
— Вы по-прежнему считаете, что “заложников.., следует считать людьми приговоренными”, и настаиваете на том, что нельзя платить выкуп — как вы здесь пишете, “прямо или косвенно”?
Слоун ждал этого вопроса.
— Думаю, что никто, оказавшись на моем месте, не смог бы оставаться беспристрастным.
— Не валяйте дурака, Кроуф, — не отставал корреспондент Си-эн-эн. — Если бы мы с вами поменялись ролями, вы бы вцепились в меня мертвой хваткой. Я иначе сформулирую вопрос: вы жалеете о том, что написали эти слова?
— В настоящий момент, — сказал Слоун, — я бы предпочел, чтобы эти цитаты не употреблялись против меня.
— Они против вас и не употребляются, — раздалось из зала, — вы по-прежнему уходите от ответа.
Тут пронзительным голосом заговорила корреспондентка Эй-би-си, работавшая в программе обзора журналов.
— Вы, несомненно, понимаете, что ваше заявление — американских заложников следует считать людьми приговоренными — принесло много горя семьям, чьи родственники до сих пор находятся в ближневосточных тюрьмах. Сейчас вы испытываете большее сострадание к этим семьям?
— Я всегда испытывал к ним сострадание, — отозвался Слоун, — но в настоящий момент я, по- видимому, острее чувствую их муку.
— Другими словами, вы признаете, что были не правы?
— Нет, — тихо произнес он, — не признаю.
— Значит, если с вас потребуют выкуп, вы твердо скажете “нет”?
Он в отчаянии воздел руки:
— Вы хотите заставить меня думать о том, чего не случилось. Я отказываюсь отвечать.
Происходившее отнюдь не доставляло Слоуну удовольствия, однако он припомнил, что в прошлом и сам не отличался снисходительностью на многих пресс-конференциях.
Его добил вопрос газеты “Ньюс дей”.
— Нам мало что известно о вашем сыне Николасе, мистер Слоун.
— Да, мы не выставляем напоказ нашу семейную жизнь. Это требование моей жены.
— Но ваша семейная жизнь уже на виду, — заметил репортер. — Я слышал, что Николае талантливый музыкант и, может статься, когда-нибудь он станет концертирующим пианистом. Это правда?
Слоун знал, что при других обстоятельствах Джессика восприняла бы этот вопрос как чрезвычайную бестактность. Однако сейчас он не видел возможности избежать ответа.
— Наш сын любит музыку, всегда любил, и его педагоги утверждают, что для своего возраста он добился больших успехов. А будет ли он концертирующим пианистом или нет, покажет время.
Наконец вопросы как будто начали затихать, и Лэсли Чиппингем объявил пресс-конференцию закрытой.
Слоуна сейчас же окружили те, кто хотел пожать ему руку и пожелать удачи. После чего он постарался побыстрее исчезнуть.
Мигель просмотрел все программы новостей и принялся тщательно анализировать информацию.
Во-первых, подозрение не падало ни на “Медельинский картель”, ни на “Сендеро луминосо”. На данном этапе это было большим плюсом. Во-вторых, не менее существенным было то, что никто не знал, как он выглядит или как выглядят шестеро остальных участников похищения. Если бы властям удалось раздобыть эти сведения, они, безусловно, были бы уже обнародованы.
Мигель пришел к выводу, что все это несколько снижает опасность его дальнейших действий.
Мигелю требовались деньги и, чтобы их получить, надо было сегодня вечером позвонить и назначить встречу на завтра в здании Организации Объединенных Наций или где-то поблизости.
Перевод крупных сумм в Соединенные Штаты с самого начала оказался делом непростым. У “Сендеро луминосо”, финансировавшей эту операцию, денег в Перу было предостаточно. Сложность состояла в том, чтобы обойти перуанские законы, регулирующие обмен валюты, и перевести в Нью-Йорк сумму в американских долларах, сохранив в тайне, откуда они переведены, через какие банки и куда.
Все это хитроумно проделал некий сочувствующий левым силам пособник “Сендеро”, который занимал высокий пост в банковской системе Лимы. Его посредником в Нью-Йорке был перуанский дипломат, первый помощник постоянного представителя Перу при ООН.
“Сендеро” и “Медельинский картель” выделили на подготовку операции 750 тысяч долларов. Сюда входило: плата участникам операции, расходы на транспорт и суточные, аренда конспиративной квартиры, приобретение шести автомобилей, медицинского оборудования, медикаментов и гробов, оплата секретной агентуры в “Малой Колумбии” в Куинсе, а также оружия, комиссионные за перевод денег из Перу в Нью- Йорк, ну и вознаграждение служащему американского банка. А кроме того, стоимость перевозки узников из США в Перу на частном самолете.
Почти все деньги, потраченные в Нью-Йорке, Мигель получил наличными от сотрудников ООН.
Осуществлялось это следующим образом: банкир в Лиме превращал деньги, вверенные ему “Сендеро луминосо”, в американские доллары — по 50 тысяч долларов за один раз. Затем он переводил эту сумму в нью-йоркский банк, находившийся на Даг-Хаммершельд-плаза, рядом со зданием ООН, где деньги перечислялись на специальный счет миссии Перу при ООН. О существовании счета знали лишь Хосе Антонио Салаверри, который имел право подписи и был доверенным лицом постоянного представителя при ООН, и заместитель управляющего банком Хелыа Эфферен. Она же лично занималась специальным счетом.
Хосе Антонио Салаверри был одним из тайных союзников “Сендеро”, не брезговавший, однако, брать комиссионные за передачу денег, Хелыа спала с двурушником Салаверри, и оба ни в чем не отставали от дипломатической элиты ООН, ведя шикарный образ жизни, несоразмерный с их официальными доходами. Вот почему они охотно шли на дополнительный заработок, который приносили им тайные посреднические операции.
Всякий раз, когда Мигелю требовались деньги, он звонил Салаверри и называл сумму. Они договаривались о встрече через день или два, обычно около штаб-квартиры ООН, иногда в другом месте. За эти дни Салаверри успевал набить портфель наличными. Мигель забирал деньги и уходил.
Но одно обстоятельство беспокоило Мигеля. Однажды Салаверри проговорился: хоть он, мол, и не знает, для чего предназначены эти деньги и где прячутся Мигель и его компания из “Медельинского картеля”, он все же догадывается, что они задумали. Мигель понял, что в Перу произошла утечка информации. Тут уже ничего нельзя было предпринять, но во время встреч с Хосе Антонио Салаверри Мигель стал держаться настороженно.
И сейчас Мигель взглянул на находившийся рядом радиотелефон. Его тянуло набрать номер, но он знал,
