Но я так и не смогла найти ее. Как будто она пропала для меня однажды осенью, когда Мориц впервые увез меня на самолете из Гренландии. Я по-прежнему ищу ее, я не отказалась от этого. Но похоже, что я так ничего и не добьюсь.

И вот, пребывание на этом судне стало пародией на мое существование в современном мире.

Я не героиня. Мне довелось почувствовать что-то к ребенку. Я могла бы предоставить свое упрямство в распоряжение того, кто захотел бы понять, почему он умер. Но такого человека нет. Нет никого, кроме меня самой.

Я выхожу на палубу. За каждым углом я ожидаю увидеть Верлена.

Мне никто не попадается на пути. Палуба кажется вымершей. Я встаю у борта. «Гринлэнд Стар» выглядит иначе, чем несколько часов назад, когда я стояла здесь. Тогда я еще находилась под влиянием всех предшествующих дней. Теперь — это мой путь отсюда, моя возможность побега.

Пирсы, из которых по меньшей мере два длиной в километр, удивительно неподвижны на длинных волнах, катящихся из тьмы. У зданий я вижу маленькие, освещенные электрические автомобили и автокары.

Трап «Кроноса» спущен. На причале большие таблички гласят: «Access to pier strictly forbidden»[65].

От того места, куда спускается трап, мне надо будет пройти шестьсот-семьсот метров по понтонному причалу, освещенному ярким электрическим светом. Охраны, похоже, нет. В наблюдательных вышках, откуда управляют выкачиванием нефти, свет не горит. Но, скорее всего, за всем участком ведется наблюдение. Меня увидят и подберут.

На это я и рассчитываю. Они, очевидно, обязаны доставить меня назад. Но сначала они отведут меня туда, где будет офицер, письменный стол и стул. Там я расскажу кое-что о «Кроносе». Не то, что будет похоже на известную мне часть правды. Этому бы не поверили. Но кое-что менее серьезное. Немного о наркотиках Яккельсена и о том, что я, не чувствуя себя защищенной от остальных членов экипажа, хочу покинуть судно.

Им придется выслушать меня. Дезертирства, как технического и юридического явления, более не существует. Матрос или горничная могут сойти на берег когда им заблагорассудится.

Я спускаюсь на вторую палубу. Отсюда виден трап. В том месте, откуда он спускается, есть ниша. Именно там в свое время меня ждал Яккельсен.

Теперь там ждет другой. На низкий стальной ящик поставил свои кеды Хансен.

Я могла бы успеть сбежать по трапу до того, как он успеет подняться со стула. Я бы уверенно выиграла финишный бросок на ста пятидесяти метрах причала. Но зато потом я бы выдохлась, остановилась и упала.

Я отступаю на палубу. Стою, обдумывая свои возможности. И уже прихожу к мысли, что у меня их нет, когда неожиданно гаснет свет.

Я как раз закрыла глаза, пытаясь найти решение в звуках.

Движение волн вдоль причала, глухой звук их ударов о кранцы. Крик больших чаек в темноте, низкое гудение ветра в наблюдательных вышках. Вздохи трущихся друг о друга связанных понтонов. Где-то вдали слабый визг больших турбогенераторов. И наводящее еще большее уныние, чем все эти звуки вместе, ощущение того, что весь этот шум втягивается в темноту над черным Атлантическим океаном. Что вся конструкция с пришвартованными судами — это уязвимая ошибка в расчетах, которая через мгновение разлетится вдребезги.

Эти звуки не могут мне помочь. В таком месте, как это, нельзя покинуть судно иначе как по трапу. Я заперта на «Кроносе».

И тут гаснет свет. Когда я открываю глаза, меня сначала как бы ослепляет темнота. Потом на расстоянии примерно сотни метров друг от друга зажигаются красные фонари на самом причале. Это аварийное освещение.

Свет погас на том пирсе, где пришвартован «Кронос», и на самом судне. Ночь так темна, что и в двух шагах ничего не видно. Дальняя часть платформы — словно светло-желтый островок в ночи.

Я вижу причал. И фигуру человека на причале. Человека, направляющегося в противоположную от «Кроноса» сторону. Смесь страха, надежды и шестого чувства помогает мне не удариться головой о мачту или о кабестан. Перед последним участком трапа я на мгновение останавливаюсь. Но даже если бы он там и караулил, я бы его не увидела. Потом я бегу.

К платформе, вниз по трапу. Я никого не вижу, меня никто не окликает. Я сворачиваю и бегу по пирсу. Понтоны кажутся живыми и ненадежными под ногами. Здесь, внизу, аварийное освещение оказывается болезненно ярким. Я бегу по ту сторону ряда фонарей, стараясь бежать быстрее каждый раз, когда попадаю в полосу света, и замедляя шаг, чтобы отдышаться, когда снова оказываюсь в темноте. Прошло всего шесть дней с тех пор, как я смотрела на исчезающего в тумане Ландера, направляющегося в сторону Скоуховед. Я по-прежнему во всех смыслах нахожусь в открытом море. И все же меня охватывает чувство, похожее, должно быть, на ту радость, которую испытывает матрос, после дальнего плавания снова ступивший на землю.

Передо мной возникает силуэт. Человек двигается быстро и суетливо, рывками из стороны в сторону, словно пьяный.

Начинается дождь. На причале сделана дорожная разметка, словно на проспекте. Вдоль него на сорок пять метров, точно небоскребы, поднимаются ввысь борта судов без иллюминаторов. Вдали сверкают алюминием бараки. Все тихо подрагивает от работы больших невидимых механизмов. «Гринлэнд Стар» — это вымерший город на границе пустого пространства.

Единственное живое — это подпрыгивающая фигурка впереди меня. Это Яккельсен. Силуэт на фоне фонарей, несомненно, принадлежит Яккельсену. Перед ним вдали другая фигура — куда-то направляющийся человек. Именно поэтому Яккельсен петляет. Как и я, он пытается не попасть на свет. Пытается стать невидимым для того, кого он преследует.

За мной, кажется, никого нет, поэтому я немного замедляю шаг. Так, чтобы, не догоняя двух людей впереди меня, по-прежнему двигаться вперед.

Я поворачиваю за последнюю вышку. Передо мной — широкое открытое пространство. Площадь посреди океана. Единственный свет в полумраке создают отдельные высоко расположенные лампы дневного света.

Посреди площади, в центре нескольких белых концентрических окружностей, горбатый силуэт большого мертвого животного — вертолет «Сикорский» с четырьмя изогнутыми, обвисшими лопастями винта. У барака кто-то оставил маленькую тележку с пожарным насосом и электромобиль. Яккельсена нигде не видно. Это самое пустынное место, которое я когда-либо видела.

В детстве я иногда представляла себе, что все люди умерли, предоставив мне эйфорическую свободу выбора в покинутом всеми мире взрослых. Я всегда считала, что это было моей самой сокровенной мечтой. Теперь, на этой площади, я понимаю, что это всегда было кошмаром.

Я иду вперед к вертолету, прохожу мимо и оказываюсь в полосе слабого света, который приобретает темно-зеленый оттенок из-за ребристого покрытия понтонов. Вокруг меня так пусто, что мне даже не надо бояться быть замеченной.

У края платформы стоят три барака и навес. В тени, немного в стороне от света, сидит Яккельсен. На мгновение мне становится не по себе. Еще несколько минут назад он двигался с обезьяньей ловкостью, теперь же свалился. Но когда я кладу руки ему на лоб, я чувствую, как он разгорячился от бега и вспотел. Когда я трясу его, чтобы привести в чувство, я слышу звон металла. Я залезаю в его нагрудный карман. Достаю его шприц. Вспоминаю выражение его лица, когда он заверял меня в том, что со всем справится. Я пытаюсь поднять его. Но он не держится на ногах. Ему бы двух санитаров и больничную каталку. Сняв свою куртку, я прикрываю его. Натягиваю ее ему на лоб, чтобы дождь не капал на его лицо. Шприц я опускаю обратно в его карман. Надо быть моложе или, во всяком случае, большим идеалистом, чем я, чтобы пытаться приукрашивать людей, которые твердо решили убить себя.

Когда я выпрямляюсь, я вижу отделившуюся от навеса тень, которая обрела самостоятельную жизнь. Она направляется не ко мне, она пересекает площадь.

Это человек. С маленьким чемоданом, в развевающемся пальто. Но на самом деле чемодан не маленький. Это человек большой. С такого расстояния мне не очень хорошо видно. Но этого и не нужно.