«Только если я точно буду знать, что там будут папа и мама», — ответила я.
Она засмеялась — тихо, дружелюбно, я не поняла над чем.
«Рада буду тебя видеть, — сказала она. — Если соберешься к нам еще. В любое время. Приходи вместе с Карен».
Но я так и не собралась к ней. Пока не пришла с тобой в церковь на улице Бредгаде. К ней. Монахине. Матери Рабий.
4
Он проснулся, на кровати возле него кто-то сидел. Сначала он решил, что это его мать. Но это оказалась африканка.
— Сколько я уже здесь?
— Две недели. У вас была высокая температура. Инфицированная рана. Вам кололи пенициллин. Сейчас уже лучше.
Он не спросил о Кларе-Марии. Он слышал напряжение в ее системе. Рядом с кроватью стояло складное инвалидное кресло.
— Сигнал, — пробормотал он, — звук, однажды отосланный, никогда не затихает. Он перемещается, достигая окраин вселенной. Он может изменить состояние, из механического колебания перейти в тепловое излучение, в свет, но импульс остается. Я слышу других людей, некоторых людей, даже когда их тело находится далеко от меня. Я чувствую, что какая-то часть их звучания находится в пределах слышимой области частот. Другая часть — ультразвук. И еще одна — инфразвук. А какая-то часть вообще не имеет никакого отношения к физике. Я слышу Клару-Марию. На нее кто-то оказывает давление. Граничащее с тем, что может вынести ее система. Даже ее система.
— Никто не может слышать на таком расстоянии.
— Разлука. Ей страшно от разлуки. С вами. Со мной. С чем-то мне неизвестным. Они могут увезти ее.
Она не могла побледнеть — для этого она была слишком темной. Но он слышал, как немеет поверхность ее кожи.
— Полиция не может больше ничего сделать, — сказал он. — Вы не можете больше ничего сделать. А я могу. Если вы мне поможете. Но нам надо отсюда выбраться.
— Вам нельзя вставать.
— Помогите мне перебраться в инвалидное кресло. Люди совершали великие дела, находясь в инвалидном кресле. Хокинг, Айронсайд, Ирено Фуэнтес.
Ее уже не было рядом. Две монахини заняли ее место.
Где-то вдали он услышал громкое биение пульса. Не исключено, что это был его собственный. Он погрузился в забытье.
Клара-Мария сидела рядом с ним. Сначала он решил, что это реальность, и очень обрадовался, — наверное, она сбежала. Тут он заметил, что она сидит на церковной скамье. А в его комнате не было церковных скамей — должно быть, это галлюцинация, воспоминание. Но иногда как раз воспоминания поддерживают в нас жизнь.
Она сидела к нему боком. Как сидела при их третьей встрече. Третьей, и предпоследней.
Это было за две недели до отъезда в Испанию. Он отправился на улицу Бредгаде, в церковь Александра Невского. Церковь была закрыта, на дверях висела табличка, сообщающая, что церковь, русская библиотека и баня открыты для посетителей два раза в неделю. Он снова поехал туда на следующий день. Сначала казалось, что он единственный посетитель. Церковь ему показывал человек с седыми волосами, бородой и сильным русским акцентом.
Акустика церкви обладала совершенно необычной для церквей мягкостью, он отметил, что ее смело можно включать в книгу Беране «Концертные залы и оперные здания. Музыка, акустика и архитектура» — его любимое чтение наряду с мейстером Экхартом, весьма приятная акустическая порнография. В старике, показывавшем ему церковь, чувствовалась какая-то несвойственная мужчинам кротость. И одновременно усталость.
Направляясь к выходу, Каспер вслушивался в тишину.
— Кто-нибудь еще есть в здании, кроме нас с вами? — спросил он.
Лицо старика было непроницаемым. Каспер повторил вопрос.
— Никого. Только ребенок.
Каспер вернулся назад. Клара-Мария сидела у самого алтаря. Глаза ее были закрыты. Он простоял за ее спиной, наверное, минуты две.
— И на что это ты уставился, кузен Гас? — спросила она.
Они пошли назад к старику. У выхода Каспер достал тысячекроновую купюру, медленно сложил ее и засунул в кружку для пожертвований.
— Кто тут всем руководит, — спросил он, — кто высшая религиозная власть?
— Церковь относится к Белорусскому патриархату.
Каспер ждал. Старик оглянулся. Словно для того, чтобы удостовериться, что вокруг действительно никого нет.
— До революции этот приход подчинялся митрополиту Московскому. Потом возникли разногласия.
Теперь за его усталостью Каспер услышал печаль.
— А другие приходы в Дании?
— Они относятся к другим синодам.
— Их не исключают? Не отлучают от церкви?
Мужчина открыл дверь.
— Восточная церковь не отлучает. Она децентрализована. Патриарх в Константинополе является primus inter pares.[67] Но каждый приход в принципе может объявить автономию.
— А Приют Рабий?
Печаль и усталость превратились в страх.
— Они возвели в сан митрополита женщину. Это означает, что они вышли из Церкви. Женщина не может подняться выше дьякона. Это противоречит Священному Писанию.
На мгновение все трое остановились в дверях. На границе между аукционными залами, автомобилями, ресторанами, гостиницами улицы Бредгаде с ее блистательной проституцией. И церковью с ее двухтысячелетней традицией и средневековыми порядками, которые в самом ближайшем будущем могут быть безвозвратно утрачены. Каспер с большим трудом поборол неожиданно возникшее желание поднять старичка на руки и покачать.
— Спасибо за экскурсию, — произнес он.
Его машина стояла на верхнем этаже парковки на улице Дронингенс Твэргаде. Клара-Мария шла рядом с ним. Его всегда занимало, как по-разному люди ходят вместе. Девочка шла, полностью погрузившись в себя и одновременно чутко прислушиваясь к ритму его системы, — казалось, они вместе исполняют безмолвный дуэт.
На парковке они постояли минуту возле машины. Перед ними высился купол церкви Александра Невского.
— Наша подруга, — заметил Каспер. — Маленькая мать Мария. Она оказалась крепким орешком. Под рясой. Оказывается, она откололась.
Девочка подняла на него глаза.
