части фронтона было несколько окошек, через них он мог наблюдать за своим вагончиком.

Внизу он увидел шесть человек плюс Даффи, все в штатском. Мёрк, два монаха из отдела, занимающегося иностранцами, и три техника с толстыми черными дипломатами. Один из них нес четыре стойки с фотолампами.

Они постучали, хотя и знали, что дома его нет. Каспер видел и слышал, как громко протестует Даффи. На стороже было пальто, которого Каспер прежде никогда не видел, из верблюжьей шерсти — пальто эксгибициониста или директора рекламного агентства. Они открыли дверь специальным приспособлением, Даффи, должно быть, отказался выдать им ключ, он протиснулся в вагончик вслед за техниками, через минуту его вывели.

Каспер соорудил себе из парусины постель. Завернулся в одеяло.

Монахи вышли на улицу и сели на скамейку. Техники тянули провода к лампам от электрощитка. Каспер поставил будильник на своих наручных часах. Нашел телефон. Листок с номером Стине. Набрал его.

Она сразу же взяла трубку. Вряд ли она успела поспать. Однако в голосе ее не звучало и следа усталости.

Он посмотрел вниз на вагончик. Они зажгли лампы. Свет просачивался через ставни — белый, слепящий.

— Хорошо бы встретиться у тебя, — сказал он. — У меня тут ремонт.

— Лучше какое-нибудь нейтральное место. И чтобы там были люди.

Он назвал ей адрес.

— Это не какое-нибудь модное заведение?

— Да нет, что-то вроде обычного кафетерия.

— В восемь, — сказала она.

И повесила трубку.

Каспер набрал номер, написанный на ваучере на такси. В тридцати метрах от него из вагончика вышел Мёрк, приложив телефон к уху.

— Расскажите мне о Каине, — попросил Каспер.

Мёрк ответил не сразу.

— А что я получу за это? — спросил он.

— Кое-какую информацию о девочке.

В тишине Каспер слышал, как тот прикидывает, какие карты у кого на руках.

— Европол провел исследование особенностей совершенных в Европе с 2006 года преступлений. Наблюдается следующая закономерность: международная преступность более не иерархична. Она организована в ячейки, отдельная единица не знает других ячеек. Но где-то должны собираться нити. Каин — это именно такое место. А теперь — девочка?

— Она приходила ко мне три дня назад. В сопровождении двух взрослых. Говорит, что ее похитили. Они приехали и уехали в угнанной «вольво». С тех пор я ее не видел.

Из окна Каспер увидел, как Мёрк сделал знак одному из монахов. Каспер понимал, что сейчас они попробуют определить, откуда звонят. Он выключил телефон.

Он откинулся на парусину. Было бы надежнее спрятаться в толпе людей. Но на это не было сил. Ему необходимо поспать. Он закрыл глаза. Прочитал свою вечернюю молитву. Слова ее были «Herz und Mund und Tat und Leben»,[26] музыка Баха, кантата BWV 147, Каспер предпочитал ее всем остальным Мюльхаузенским кантатам. По этой наклонной поверхности он соскользнул в сон.

В самом начале сна сидела Клара-Мария. Так, как она сидела, когда он во второй раз увидел ее.

Это произошло однажды ночью — темной ночью души. На улице Рихсвай не было ни людей, ни машин, за закрытыми занавесками спали беззаботные родители и румяные детишки — его публика, не подозревающая о том, что Каспер Кроне бредет вот тут по холодным улицам — по своему via dolorosa,[27] окоченевший и без денег на такси, впервые за десять лет проиграв в покер.

Покер был игрой Каспера, и так было всегда. В покере есть глубина и сложность, как в музыке Баха, при уверенно сделанной ставке ритмичный розыгрыш комбинации карт продолжается примерно столько же, сколько одна из маленьких хоральных обработок. Бах мог бы стать блестящим игроком в покер, если бы не был так занят. Полторы с лишним тысячи произведении, многие из которых он без устали переписывал вплоть до самой смерти.

Касперу довелось играть в покер во всех крупных столицах, но настоящий покер для него мог быть только в районе Фредериксберг в Копенгагене, на улице Рихсвай. Там, где швейцар был не солдатом иностранного легиона и серийным убийцей, а бывшим боксером с кулаками размером с сахарную свеклу. И где все друг друга знали — словно в дачном кооперативе. И где царила сосредоточенность, словно на репетиции Симфонического оркестра Датского радио — все, как один, склонились каждый над своим нотным листом.

Но сегодня ночью он проиграл, проиграл под конец и свой «СААБ», он словно окаменел, когда отдавал ключи от машины, ему не захотелось унижаться и просить в долг на такси. В автобусе и по пути через лес он разбирал ночную игру, но не нашел никаких ошибок, непонятно, как такое могло случиться.

Когда он пересек Странвайен, то увидел, что в вагончике зажжен свет. Он приближался, обходя вагончик кругом, свет мерцал, как будто внутри что-то горело. Он уже полез было за своей трубой, когда узнал появившийся в доме звук, в ми-бемоль мажоре, — счастливый, трепещущий, самозабвенный, как первая часть «Triosonate». Он оставил трубу на месте и открыл дверь.

Клара-Мария стояла спиной к двери. Наверное, она разжигала дрова в печи и вдруг замерла перед горящим миром пляшущих огоньков. Отсветы маленьких язычков пламени мерцали на ее лице. Она не обернулась.

— Ты нашел меня, — сказала она. — Расскажи как.

— Я нарисовал окружность.