Доктору Фиркину было страшно. Он не только надел шерстяной пиджак с широкими плечами, но ещё и большое пальто поверх него, на голове у него была фетровая шляпа, а когда он снял шляпу и пальто, стало заметно, что, несмотря на летнюю погоду, он весь дрожит от холода. Он смотрел себе под ноги и так и не поднял взгляд, пока Маделен закатывала кресло в комнату. Только когда она остановилась и сняла плед, шляпу, вуаль, перчатки и носки, врач поднял голову и посмотрел на фигуру в кресле. Медленно, не отводя взгляд от лица обезьяны, он подошёл к ней, осторожно погладил шерсть на руке, измерил своей вытянутой рукой длину предплечья, несколько раз перевернул руку обезьяны, обошёл кругом и осмотрел её уши с разных сторон, пробежал пальцами по гладковыбритому черепу, долго рассматривал поверхность кожи, медленно раздвинул ей губы, обнажив зубы. Наконец, встав на колени, он взял одну её ногу в свои руки, приподнял её и долго изучал подошву стопы, и, проделывая это, он всё время тихо и успокаивающе что-то бормотал про себя. Потом он встал и медленно, тяжёлой походкой, направился к своей одежде.

— Он под действием лекарства? — спросил он.

Маделен покачала головой.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Но я ничем не моху помочь.

Он старался не смотреть Маделен в глаза.

— Это какой-то неизвестный вид. То есть, наверное, это гибрид. Их много создавали в двадцатых и тридцатых годах. Но теперь это редкость. И строго запрещено. Существует сто пятьдесят видов обезьян. Сто восемьдесят, если считать и полуобезьян. Я не могу определить, какие именно виды были в данном случае скрещены. Я рекомендую передать её в Ветеринарную школу Лондона, которая сделает описание. И отправит пробы ткани в генную лабораторию Института популяционной биологии.

Ни Маделен, ни обезьяна не двигались. Врач медленно поднял голову и посмотрел на Маделен. Когда он заговорил, голос его был совсем хриплым.

— Всё не так, как должно быть, — сказал он. — Тело несколько напоминает шимпанзе-боноба, но он слишком большой и тяжёлый, а кожа на лице слишком светлая. Череп велик как у гориллы, но у горилл имеется стреловидный шов на макушке, который служит для крепления жевательных мышц, а у него всё гладко. Волосяной покров представляет собой летнюю шерсть со следами зимней, но мы не знаем приматов, которые жили бы в умеренном климате. Руки и ноги обладают хорошей цепкостью, как у человека, но хватательные мышцы развиты как у гиббона. Если бы дело было только в этом, то я бы пошёл на всё, я бы подписал бумагу и донёс на Вердена, я бы сказал: ладно, пусть мы все отправимся к чёртовой матери, но зато сделаем это красиво. Но и это ещё не всё.

Он надел своё пальто.

— Обезьян можно научить делать невероятные вещи. Если они выросли рядом с человеком. Естественно, это их портит. Они демонстрируют патологическое поведение, теряют способность к размножению. Но при этом становятся ручными. Если предположить, что он вырос среди людей, то этим можно было бы объяснить его спокойствие. И если мы не будем очень уж вдаваться в научные подробности, то мы, возможно, могли бы объяснить его внешний вид каким-нибудь скрещиванием. Но чему невозможно найти объяснения, так это его взгляду. Даже самая психологически испорченная цирковая обезьяна не выдерживает прямого взгляда. Это недвусмысленный боевой сигнал мира животных. Мы отличаемся от животных не языком или интеллектом. Мы отличаемся тем, что можем прямо смотреть друг другу в глаза.

Он надел шляпу.

— Для меня всё это слишком. Это начал ваш муж. И его сестра.

Маделен молчала.

— Моя пенсия, — сказал врач. — Вы знаете, что такое — в Англии оказаться в семьдесят лет без пенсии?

— А Ветеринарная полиция?

— Они должны сдавать диких животных в Лондонский зоопарк. То есть Бёрдену. Должен быть подготовлен отчёт, который визируется в Министерстве внутренних дел после одобрения в Комитете по правилам работы с животными. Это тоже ваш муж. И его сестра.

Он наклонил голову.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Именно поэтому мне всегда было легче с животными. Мне всегда было почти так же страшно, как и им.

— Я обязательно объясню это Эразму, — сказала Маделен. — Это будет служить ему утешением, когда они разделают его на части.

Врач повернулся, открыл дверь и был таков.

Маделен подошла к окну. Внизу на улице, рядом с белой машиной, она увидела Адама. Из машины вышел инспектор Смайлс и ещё три человека. Всего машин было пять, и из остальных неторопливо вылезали ещё человек двадцать в светлой, лёгкой, летней форме. В некотором отдалении стоял закрытый фургон, на стенках которого были буквы RSPCA — транспорт Королевского общества предотвращения жестокого обращения с животными. В лучах солнца вся эта сцена казалась совершенно мирной и безмятежной. И тем не менее не было никаких сомнений в том, что это последняя фаза охоты с загонщиками.

Мужчины рассредоточились вокруг здания. Маделен отвернулась от окна. Обезьяна и инвалидное кресло исчезли. Она вышла из комнаты в коридор. Обезьяна стояла там, глядя в окно. В закрытом дворике, выходящем к Гайд-Парку, ради датского завтрака с пирожными собралось Королевское общество охраны животных — зрелище, от которого Маделен застыла.

Стол навевал мысль о некоем рождении. Он пах цельным молоком, истекал взбитыми сливками, расцвеченными клубникой, масляным и яичным кремом, он был совершенен, и, глядя на него, никто не мог бы сказать, что за последние восемь часов ему несколько раз отказывали в праве на существование и возрождали вновь.

Первоначальный замысел в отношении этого стола состоял в том, что за этой трапезой Адам собирался сообщить правлению о необычном зоологическом материале, который попал ему в руки, и хотел попросить правление поддержать его в желании скрыть этот факт ещё на несколько недель от общественности и от Комитета по правилам работы с животными.

Застолье было отменено, когда он в четыре часа утра позвонил своей сестре и рассказал, что его жена сбежала вместе с обезьяной. Заказ был возобновлён, когда он в то же утро позвонил, заверив её в том, что инспектор Смайлс определил местонахождение фургона и что его сейчас должны окружить.

Двадцать минут спустя он снова позвонил, чтобы сообщить, что машину захватили, а шофёра арестовали. Но Маделен с обезьяной исчезли.

За последние десять дней Адам терял по килограмму каждый день, и это было слышно в его голосе. Он не только лишился жены, лишился обезьяны, не только вынужден был наблюдать, как его карьере вредят или даже полностью разрушают её в момент её наивысшего взлёта, — но под всем этим таилось ещё более сильное разочарование: за эти трое суток, проведённые почти без сна, он столкнулся с зоологическим явлением, которое не поддавалось изучению.

В этой ситуации между ним и Андреа произошёл следующий разговор.

— Газеты, — сказал Адам. — Она обратится в газеты. И в полицию. Водитель — это тот водитель,