традицией была также приведена та статья закона об «Aggravated Trespass» [3] в которой речь идёт о вторжении в частные владения, и человек знал, что совершенно неважно то обстоятельство, что обезьяна не умеет читать. На его стороне был закон, за спиной — забаррикадированная на третьем этаже — сидела его семья, которую надо было защищать, а в сердце его трепетала радость бывалого охотника.
И тем не менее он, уже сорок пять минут наблюдающий за обезьяной в прицел, до сих пор не спустил курок. Хуже того, он понимал, что теперь и не сделает этого. Всякий раз, когда его палец едва касался спускового крючка, животное делало движение — незначительное, микроскопическое изменение положения — или же поворачивало голову, что — впервые в жизни — вызывало у человека неотвязную мысль о том, что если он выстрелит, то совершит убийство.
Двадцать минут назад он в отчаянии просил жену найти в телефонной книге несколько номеров и позвонить по ним, и теперь он ждал, ждал и надеялся, что сейчас раздастся звонок в дверь.
Он ждал военного подразделения или, по меньшей мере, нескольких вооружённых людей. Но жена впустила в дом женщину под сорок, в длинном платье и в шляпе.
Обезьяна сидела, прислонившись к дереву, опустив голову на грудь. Женщина подошла к ней вплотную. Хозяин дома ждал в десяти шагах. Он держал винтовку наготове, но смотрел он на женщину, а не на обезьяну.
С тех пор как он в двадцатилетнем возрасте начал зарабатывать деньги, он мог купить всё, что хотел, в конце концов он приобрёл этот особняк в престижном районе — и весь его жизненный опыт и философия говорили о том, что всё продаётся и покупается. Ему встретилось лишь несколько исключений из этого правила, и он всегда чувствовал одновременно раздражение и недоумение, столкнувшись с ситуацией, когда цена ещё не была установлена. В стоящей перед ним женщине он увидел нечто ему непонятное, некое мужество, которое, по его ощущениям, не вписывалось в обычные представления о сделках и ценах.
— Как же так вы не застрелили её? — спросила она.
Мужчина обратил внимание на то, что она, не имея о нём никакого представления, поняла, что при других обстоятельствах он бы заплатил десять тысяч фунтов и проехал бы половину земного шара, ради того, чтобы в другой обстановке получить возможность застрелить животное — подобное этому, которое сейчас совершенно бесплатно предлагало ему себя в его собственном саду. Он безуспешно пытался найти какой-нибудь убедительный ответ, но мучительность ситуации принудила его к новой, неизвестной ему честности.
— Я не смог, — ответил он.
Двое мужчин в коричневых рабочих халатах вышли на лестницу.
— Мы заберём её с собой, — сказала женщина. — Вы не поможете нам?
Мужчина посмотрел на неё отсутствующим взглядом. Животное было ростом с человека, однако массивным. А ему уже давно не приходилось заниматься физической работой.
Ему казалось, что женщина до этого стояла выпрямившись во весь рост. Но сейчас она, без всякого видимого изменения положения, стала на дюйм выше.
— Она умирает, — сказала женщина. — Будьте добры, помогите поднять её.
Мужчина наклонился и взялся за обезьяну.
Через некоторое время он наблюдал из окна, как обезьяну увозили в чёрном автомобиле, напомнившем ему о похоронных кортежах. Он сделал вывод, что обезьяна, наверное, умрёт, и при помощи этой мысли он постарался забыть обо всём случившемся. Но ещё долгое время его мучили боли в пояснице оттого, что он поднял слишком большую тяжесть, и ощущение нереальности, как будто всё это ему приснилось.
Но чёрная машина не была катафалком, это была «скорая помощь» кенсингтонской Ветеринарной клиники Холланд-Парк, а человек, который у носилок внутри автомобиля предпринимал первое, беглое обследование обезьяны, был доктор Александр Боуэн, владелец этой клиники.
— Она выживет? — спросила женщина.
— Её надо везти в клинику.
Незаметным кивком женщина одобрила подразумеваемые при этом, связанные с помещением в клинику, расходы.
— Я бы не хотела её регистрировать, — сказала она.
«Скорая помощь» остановилась, женщина вышла. В дверях она обернулась.
— Если она будет жить, — сказала она, — я вас озолочу. Обещание заставило врача поклониться как школьника.
— Но если она умрёт, вы можете тут же наполнить один из своих шприцев и покончить с собой.
4
В Саут-Хилл-Парке в Хэмпстеде, в большом особняке в глубине сада, который сам был величиной с настоящий парк, перед дверью в одну из больших гостиных Маделен Бёрден сделала последний глоток из графина, который держала в руках, поправила уложенные в узел волосы, толкнула дверь и вышла на свет.
— Как я выгляжу? — спросила она.
Адам, её муж, выпрямился, жадно созерцая её.
— Очаровательно, — ответил он.
Если бы он находился к ней поближе, то кроме очарования смог бы почувствовать и нечто другое, а именно запах медицинского спирта, проникающий через кожные поры его супруги и из графина. Но он стоял посреди комнаты, и на таком расстоянии иллюзия сохранялась.
За исключением большой операционной лампы, все предметы, находившиеся в комнате, были отодвинуты к стенам, и Маделен начала неуверенное путешествие вдоль диванов, раздвижных столов и кресел с подголовниками.
— Что, будут танцы? — спросила она.
Адам Бёрден любил обозначать значительные и сложные феномены одним ясным определением. Для Маделен, когда он впервые встретил её в Дании, он подобрал выражение «свежая как роса». Это было чуть более полутора лет назад. В то время ему казалось, что это совершенно исчерпывающее определение. С тех пор ему иногда случалось, как, например, сейчас, усомниться в этом.
В дверь постучали, экономка отворила её и отступила в сторону.
Из темноты и тишины сначала возникли шаги, затем появилось что-то белое. Два человека вкатили в помещение носилки. За ними следовал Александр Боуэн. Последней вошла Андреа Бёрден, сестра Адама, и закрыла за собой дверь.
Санитары выкатили носилки на середину комнаты. Они были покрыты тонкой голубой тканью, под которой Маделен различила очертания тела. Только голова мертвеца не была закрыта, но пока что находилась в тени.
Андреа Бёрден подкатила операционную лампу поближе, опустила светильник и зажгла его. Санитары убрали голубую ткань.
От яркого света лампы вся комната исчезла во тьме. Какое-то мгновение в золотистом конусе света существовала только обезьяна.
Словно мотыльки к свету, Адам и Маделен потянулись к животному. На мгновение Маделен забыла о своей узкой юбке и высоких каблуках, — словно на ходулях, она опасно пошатнулась, но обрела равновесие и оказалась у самых носилок.
Слышалось тяжёлое, с мокротой, дыхание усыплённого животного. За спиной, в темноте, Маделен чувствовала мужа, ходящего кругами вокруг освещённого центра. В комнате было тихо. Но вот где-то в тишине начался приглушённый разговор.
