людьми. Очень тихо и очень по-датски, прекрасно помня семейные предания о голодных смертях в прошлом веке и эпидемиях холеры, братья крепко уцепились за это нежданное богатство. Они инвестировали и реинвестировали, покупали землю, размножались, обеспечивали своих детей и стали в конце концов не столько семьёй, сколько кланом, большим, незаметным, тихим и имеющим непосредственное влияние на датскую внешнюю политику.
Состояние было нажито на строительстве хлевов, и деятельность в этой части созданной империи продолжил отец Маделен, но речь шла не о фахверковых домах у сельской дороги, как они описываются в брошюрах Датского совета по туризму, а о четырёхэтажных, полностью механизированных производственных комплексах для выращивания домашних животных. Отец Маделен ненавидел всякую публичность, и ему удалось остаться неизвестным за пределами узкого круга людей. Но зато этот круг без труда узнавал отпечаток его большого пальца за строчками «Статистического ежегодника», рассказывающими о том, что в Дании производится 20 650 000 свиней, 813 000 быков и телят.
Как это обычно бывает с людьми, которые в ужасе пытаются навсегда забыть своё нищенское прошлое, отец Маделен уважал только людей, которые сами сколотили себе состояние, или учёных- первооткрывателей, и пока Маделен не сбежала с Адамом, он — прямо при ней, и, возможно, именно потому, что она была рядом, — частенько говорил о дочери: «Маделен, которая на самом деле ничего собой не представляет». Ей было дано символическое образование, но она и все окружающие всегда знали, что важно только одно — чтобы она смогла занять своё место рядом с правильным человеком, а для того, чтобы занять это место, недостаточно быть наследницей состояния, надо также хорошо выглядеть, а для того, чтобы хорошо выглядеть, надо потрудиться, и сейчас, в это утро, тоже.
Маделен никогда не хватало смелости спорить со своими родителями. С некоторым упрямством, но не видя иного выхода, она прошла по проторённым, подготовленным и намеченным для неё дорожкам. Но мучительно, неосознанно и жарко, она всегда мечтала о возможности другой жизни. В эту мечту и явился Адам Бёрден, мужчина, при этом добрый, внимательный и небезопасный мужчина с прекрасными перспективами, и Маделен приняла его, одновременно как принцесса, которая позволяет поднять себя и усадить на белую лошадь, и как человек, потерпевший кораблекрушение и уже практически пошедший ко дну, который хватается за неожиданно появившийся спасательный круг.
Брак Маделен насчитывал пятьсот двадцать девять дней, и все они начинались одинаково — перед зеркалом, и точно так же неизменным было все следовавшее за этим. Сейчас она встанет, спустится в кухню и обсудит с женой Клэпхэма хозяйственные дела, а оттуда пойдёт на террасу, чтобы перекинуться парой слов с самим Клэпхэмом. Потом она отправится за покупками в город, или будет играть в теннис, или кататься верхом в Хэмпстед-Хит. Потом погуляет с подругой, а в 17 часов вернётся домой, чтобы в 19–00 быть готовой встретить Адама.
Тот, чьи дни похожи один на другой и для кого не существует лишений, пребывает некоторым образом в вечности, и именно так Маделен и смотрела на свою жизнь. Как будто она стремилась к вечности, искала и нашла её.
Она надела короткую, плиссированную юбочку и оценивающе оглядела себя в зеркале. Она была похожа на старшую в семействе дочь, направляющуюся на раннюю теннисную тренировку. Потом она вышла из комнаты.
На пороге она, как всегда, на минуту остановилась.
У Маделен было две комнаты: спальня и гардеробная — и она покидала их, как покидает своё логово животное, — неуверенно и насторожённо. Предстоящие повседневные дела были знакомы ей до мельчайших деталей. И всё-таки относилась она к ним не без страха.
Комнаты, которые она сейчас покидала, она обустроила самостоятельно. Сама не понимая как, она нашла в себе силы настоять на том, чтобы здесь были настланы светлые деревянные полы, поставлена лёгкая мебель, а стены были выкрашены в белый цвет. Для неё эти комнаты стали единственной оставшейся у неё частью Дании. С порога начиналось Британское содружество наций.
Родители Адама Бёрдена умерли, когда ему не было и тридцати, но Маделен довелось услышать голос его отца. Однажды вечером Адам поставил ей запись передачи Би-Би-Си «Tales from the dark Continent»,[4] в которой самоуверенный и безмятежный голос без единой запинки, душевно и с юмором рассказывал о прекрасных днях, проведённых в Индии и Британской Восточной Африке, и для Маделен это было всё равно, что услышать, как заговорил дом, в котором она жила.
Дом был построен родителями Адама: когда они в середине пятидесятых вернулись в Англию, они построили его в память о жизни около Индийского океана и дали ему имя Момбаса-Мэнор. Это было здание в форме буквы «Г», с черепичной крышей и большим, похожим на парк садом с тропическими деревьями и кустарниками. В гостиных на покрытых коврами полах лежали львиные шкуры, а рядом с каминами висели копья и щиты. Маделен знала, что многие считают её жизнь блестящей, полной возбуждающей экзотики и достойной зависти. Она также знала, что официально считается королевой дома.
И тем не менее каждое утро, и сегодня тоже, она на мгновение останавливалась ка пороге своей комнаты, охваченная инстинктивным страхом, который воплощался в мысль о том, что если Британская империя подчинила себе всё чужеродное, не поглотит ли она и её?
Но эта задержка на пороге всегда бывала очень короткой, не стало исключением и это утро. Маделен покачала головой, мысль была безумной, и она заставила себя сдвинуться с места. И вот, проходя по коридору, по лестницам и через комнаты, она, как и в другие дни, оставляла за собой страх — понемногу в каждом помещении.
Клэпхэм всегда приветствовал её одинаково. Когда Маделен выходила на террасу, он обычно вставал, снимал фуражку, протягивал ей цветок и предлагал чашечку кофе.
Своё предложение он всегда произносил очень тихим голосом. Кофе был залогом их тесной дружбы, её, иностранки, и его, рабочего, солидарности в том мире, который не знает ничего более сурового, чем чай «Дарджилинг» первого сбора.
Маделен в некоторой степени доверяла ему. Подобно ей, он был частью окружающей обстановки — и, подобно ей, не составлял с ней единого целого.
Она открыла дверь. Клэпхэм щёлкнул каблуками и протянул ей ветку сирени. Улыбаясь ему и глядя на него поверх цветов, она ожидала его реплики. Её не последовало.
— Звонил мистер Бёрден, — сказал он. — Он приедет домой пораньше. Чтобы поработать.
Маделен отложила ветку, вцепилась в стул и медленно села. Никогда раньше не бывало, чтобы Адам работал дома. Она даже не была уверена в том, что он когда-либо дома говорил о своей работе. Она уже почувствовала, что в глубине души — и в этом он мог признаться только самому себе — он стремился избегать любых мыслей о работе, находясь в пределах ограды парка.
— Поработать, — повторила она. — А чем он собирается заниматься?
Лицо Клэпхэма стало непроницаемым и чужим.
— Спросите у мистера Бёрдена, мэм.
Маделен отвела взгляд. Клэпхэм не называл её «мэм» с их самой первой встречи. Он встал, отодвинув чашку.
— Пора за дело, — произнёс он.
И повернулся к ней спиной.
Домик, где хранились спортивные принадлежности, находился неподалёку от террасы, там Маделен взяла теннисную ракетку. Это была последняя деталь её маскировки.
Теннисный корт располагался по другую сторону дома, туда она и направилась пружинящей и энергичной походкой, но до самого корта не дошла. Целеустремлённости и оптимизма её походки хватило только до угла дома — дальше её никто уже не мог увидеть. Тут её движения стали вороватыми и кошачьими. Пройдя по гравийной дорожке, она вошла в другое крыло дома, попав прямо в мастерскую садовника.
В помещении было тепло и сыро, как во влажном тропическом лесу, половина крыши была стеклянной, в горшках и на паровых грядах росли тысячи саженцев, в большом резервуаре с водой плавали цветущие кувшинки. В дверце шкафа из нержавеющей стали Маделен увидела своё отражение и
