Это был бой потрясающей напряженности даже по стандартам кампании в Нормандии. Бригадный генерал Михаэл Карвер, принявший командование 4-й бронетанковой бригадой через полчаса после получения распоряжения, оказался вынужденным выхватить револьвер из кобуры, чтобы остановить бежавших с поля боя пехотинцев, в том числе одного офицера. Среди почерневшего безлиственного леса на склонах высоты 112 после того, как немцы отбили атаку 7-го батальона легкой пехоты 214-й бригады, в атаку на высоту пошел 5-й батальон легкой пехоты этой же бригады. Командир роты, в которой находился Дэвид Прист, был убит незадолго до этого, и теперь он оказался во главе своей роты. Их машины подошли к исходному рубежу через тела распластавшихся на дороге английских пехотинцев. Они по ошибке свернули не на ту дорогу и попали под огонь. Солдаты, спрыгнув с машин, построились для атаки. Прист поставил свой взвод в тылу роты, но вскоре оказался вынужденным перевести его вперед, поскольку головные подразделения понесли большие потери от минометно-пулеметного огня. Неожиданно он почувствовал, будто его ударили киркой. Только через некоторое время, лежа оглушенный на траве, он понял, что пуля угодила в грудь. Он слышал, что кто-то очищает его патронные сумки и забирает гранаты. Затем донесся голос исполнявшего обязанности командира батальона, который закричал, что не может дышать, и тут же скончался. Прист лежал, уставившись в небо, наблюдая, как мины, посылаемые каждой стороной, медленно пересекали небо и исчезали. Огонь из стрелкового оружия усиливался, и он опасался, как бы еще раз не попали в него. С наступлением темноты, когда ему стало немного лучше, он сумел доползти до своего переднего края, где его окликнул часовой из 7-го батальона бригады.
И все же на этом кошмар не закончился. В ту ночь 12-я танковая дивизия СС контратаковала. Прист ожидал санитаров-носильщиков в месте сосредоточения раненых, когда немецкий танк неожиданно ворвался сквозь деревья и пронесся совсем рядом. Раненые солдаты, попав под его гусеницы, кричали; ярко вспыхивали ракеты, пущенные оборонявшимися, чтобы показать, откуда следует ожидать угрозы. Танк с грохотом исчез в темноте; подошли санитары-носильщики. Присту сказали, что у него сквозная рана. Он искренне поблагодарил судьбу за то, что не был изуродован или искалечен. Подобно каждому ротному офицеру, он давно примирился с мыслью о неизбежности когда-то где-то получить ранение. Прошло шесть недель, прежде чем он снова встал на ноги, и только в 1945 году вернулся в свой батальон.
Взвод Е 129-й батареи самоходных 17-фунтовых артиллерийских орудий оставил исходный рубеж вместе с 7-м батальоном 130-й бригады; он поддерживал танки «Черчилль», сопровождавшие пехоту. Батарея высадилась во Франции десять дней назад, и это было их боевое крещение. Вскоре после того, как они начали движение, немцы открыли по ним огонь из орудий и минометов; пехотинцы 7-го батальона шли за танками «Черчилль» и танкоистребительным взводом Е, медленно пробивавшимися вперед среди разрывов мин и снарядов. У сержанта Бурнелла возле Этервиля мина угодила прямо в открытый люк орудийной башни; только двое отделались ранениями. В нескольких ярдах от Малтота прямым попаданием 88-мм немецкого снаряда было разбито орудие командира взвода. Лишь ему самому и одному сержанту удалось благополучно выбраться через нижний люк. Башню третьего орудия заклинило, а антенна отлетела. Расчет выскочил, опасаясь, что установка загорится. Когда стало очевидно, что этого не произойдет, расчет снова забрался в установку, только радист отказался вернуться, оставшись в окопе. И тут стало ясно, что атака не удалась. Два сохранившихся орудия отошли вместе с уцелевшими остатками их расчетов. Из двадцати человек, участвовавших в атаке, шесть были убиты, четверо ранены, один пропал без вести. Сержант Джим Стефенс, служивший в этой бригаде с 1939 года, сильно переживал, когда его оставили во втором эшелоне, а его взвод, которым он гордился, впервые в бой пошел без него. Теперь, по возвращении уцелевших, он был потрясен случившимся, с ужасом смотрел на них и на бледного, ошеломленного молодого командира взвода лейтенанта Уимпи. Орудие, башня которого получила прямое попадание, было исправлено. Уимпи сказал сержанту Стефенсу, чтобы похоронили останки членов танкового экипажа. Он навсегда запомнил этот прискорбный эпизод.
Взрыв мины в замкнутом пространстве опустошил внутри все. 17-фунтовые снаряды и все боекомплекты для 12,7-мм пулемета взорвались. На полу башни лежало то, что осталось от сгоревшего почти дотла экипажа. Лишь обнаженные зубы выделялись в каком-то страшном оскале. Я плакал, зная их всех столько времени — Джимми Пуррел, уроженец Лондона, жена которого только за несколько недель до дня Д подарила ему ребенка, и он подвешивал в башне пару детских вязаных башмачков каждый раз, как выходил из орудийной башни; Дик Гринвуд, ростом не больше пяти футов двух дюймов, из Ньютон-Аббота, заведующий взводным имуществом, который настоял на том, чтобы его перевели наводчиком башенного орудия; Филипс, 18 лет, он едва ли понимал, что все это значило. Я вспоминаю, как он страдал после одной выпивки, когда перебрал лишнего, и я помог ему очистить желудок. С некоторой признательностью к лейтенанту Уимпи я начал поднимать останки и укладывать их в одеяла. Иногда нам приходилось использовать лопатку, чтобы оторвать останки от пола, ибо там была такая температура, что они пригорели к металлу. Мы похоронили их возле Марселета на обочине дороги Байё-Кан. Полковой священник сказал несколько слов, столяр батареи изготовил деревянные кресты, произвели салют в несколько выстрелов, и с тем мы их и оставили.[187]
Это была небольшая сцена, разыгрываемая сотни раз ежедневно по обе стороны фронта в Нормандии. Высоту 112 некоторое время удерживал за собой легкий пехотный батальон, но недолго, потому что последовавшей контратакой немцы выбили оттуда англичан.
Теперь Монтгомери пришлось выдержать кризис доверия к его способности руководить войсками. Другого, более восприимчивого человека, это привело бы к нервному срыву. Внутри огромного штаба верховного главнокомандующего союзными экспедиционными силами к нему всегда относились далеко не дружелюбно, а многие американцы из окружения Брэдли его просто не терпели. Напряженные отношения теперь приняли характер открытой критики. Коммандер Бутчер, воплощение всех зараженных сплетнями офицеров, писал после своего первого визита во Францию 1 июля: «Некоторые из офицеров, с кем я разговаривал, осмеливались высказывать мнение, что Монти проявлял слишком большую медлительность в наступлении и тем самым дал возможность немцам укрепиться на оборонительных позициях и подтянуть резервы». Паттон, открытый его противник, язвительно писал в дневнике после поездки на командный пункт Монтгомери 7 июля: «Монтгомери пустился в долгое объяснение, почему англичане ничего не сделали». Эйзенхауэр под сильным давлением Вашингтона и собственного штаба, расстроенный своей личной неспособностью оказывать влияние на события, за которые он нес огромную ответственность, в тот день с огорчением писал командующему 21-й группой армий, выразив беспокойство по поводу немецкого наращивания сил: «Мне представляется, что мы должны использовать всю нашу энергию для того, чтобы решительными действиями предотвратить риск безвыходного положения или необходимость вести большое оборонительное сражение при той небольшой глубине тылов, какой мы в настоящее время располагаем на плацдарме… Мы еще не пытались предпринять крупномасштабное наступление на левом фланге, поддержанное всеми средствами, какие у нас имеются…»[188]
Американская пресса открыто проявляла раздражение по поводу отсутствия прогресса во Франции, вызывая определенную степень обеспокоенности в Вашингтоне, что, впрочем, значительно превосходило то беспокойство, которое английская пресса могла вызвать у любого правительства Великобритании. Высказывалось предположение, что западные союзники готовы тянуть время, пока русские ведут ожесточенные бои, с тем чтобы разгромить армии Гитлера. Все более опасной для Монтгомери становилась позиция Черчилля, проявлявшего нарастающее раздражение. Спустя несколько дней после высадки премьер-министр напомнил Эйзенхауэру, что верховному главнокомандующему нужно только выразить ему свое неудовольствие в отношении любого английского офицера «независимо от его ранга», чтобы тот был отстранен. Черчилль сам был убежден, что, если вслед за высадкой не будет организовано крупное наступление, то затем может потребоваться год, а то и больше, чтобы союзники вышли к Сене. Воспоминания о Фландрии[189] преследовали его на протяжении всего сражения за Францию в 1944 году, особенно когда он знакомился со списками потерь в пехоте. В ночь на 6 июля в присутствии Алана Брука Черчилль бурно осуждал Монтгомери. Он никогда не питал теплых чувств к своему спокойному, неуклюжему командующему: теперь, вспоминая его смелые заявления во время брифинга в школе Святого Павла о быстрых бронетанковых прорывах и о необходимости безотлагательно закрепиться в глубине континента, он чувствовал, что эти намерения преданы забвению. Брук был
