сумели поладить. Мой племянник с другом сели в машину, оставленную на набережной Фигередо, а я заявил, что хочу еще погулять здесь. Пройтись по Ла-Пунте, вспомнить молодые годы, когда мы с приятелями из Баррио-Алегре наведывались сюда – то на танцы в «Регаты», то чтобы попытаться завоевать сердца белокурых двойняшек по фамилии Лекка, которые жили неподалеку и обычно участвовали в летних соревнованиях по парусному спорту. А в Мирафлорес я потом доберусь на такси. Они слегка удивились, но в конце концов уехали, дав мне соответствующие наставления: здесь надо вести себя осмотрительно, нельзя совать нос куда не просят, в Кальяо запросто могут напасть и ограбить, да и похищения в последнее время случались нередко.

Я долго гулял – прошел по набережным Фигередо, Пардо и Виесе. Большие виллы, которые казались роскошными сорок – пятьдесят лет назад, теперь выглядели поблекшими, облупленные стены покрылись пятнами сырости и старости. Сады пришли в запустенье. Но даже сегодня, при явном упадке, район сохранял следы прежнего великолепия, как старая дама, которая влачит за собой тень былой красоты. Сквозь решетки я рассматривал территорию Морской школы. Кадеты в белой повседневной форме шагают строем, другая группа на пристани закрепляет тросами шлюпку. А я тем временем не переставал повторять: «Нет, это невозможно. Это абсурд. Полная нелепость. Забудь свою глупую фантазию, Рикардо Сомокурсио». Но тем не менее продолжал взвешивать в голове все «за» и «против»: в жизни со мной случалось слишком много невероятных вещей, и я давно убедился, что нет ничего невозможного, самые бредовые и немыслимые совпадения и случайности реальны, когда дело касается этой женщины, теперь ставшей моей женой. За те годы, что я здесь не был, Ла-Пунта изменилась куда меньше, чем Мирафлорес, она по- прежнему сохраняла в своем облике что-то барское и старомодную элегантность бедности. Среди низкорослых домов тоже поднялись безликие и давящие многоэтажки, как и в районе моего детства, но здесь их было гораздо меньше, поэтому им не удалось полностью разрушить гармонию ансамбля. Улицы были почти пустынны, только изредка служанка спешила за покупками или какая-нибудь женщина катила детскую коляску либо вела собачку на берег моря.

Ровно в двенадцать я вернулся на пляж Канталао, уже почти полностью затянутый туманом. На сей раз Архимед сидел именно в той позе, какую описывал Альберто: застывший, как Будда, он пристально глядел на море. И был настолько неподвижен, что стая белых чаек ходила вокруг, выискивая среди камней еду, и не обращала на него никакого внимания. Шум прибоя сделался еще сильнее. Иногда чайки начинали кричать все разом – хрипло и резко, порой пронзительно.

– Тут и впрямь можно строить волнолом, – выпалил Архимед, едва завидев меня и улыбаясь победной улыбкой. Потом щелкнул пальцами. – То-то обрадуется инженер Канепа!

– Теперь вы в этом уверены?

– Уверенней не бывает, а то как же! – ответил он хвастливым тоном, кивая головой в такт словам. Глаза его самодовольно сверкали.

Он показал мне на море с таким видом, словно желал продемонстрировать: вот она, очевидность, и каждый, кто хочет, может сам убедиться и все увидеть. Но я видел только одно: язык серо-зеленой воды с пятнами пены, который обрушивался на покрытый галькой берег, порождая ровный шум, иногда – грохот, потом вода отступала, отшвыривая назад мотки бурых водорослей. Туман густел и грозил скоро окутать нас с головы до ног.

– Остается только восхищаться вами, Архимед. У вас чудесный дар! А что, интересно, случилось за это время – после нашей утренней встречи? Тогда вы мучились сомнениями, а теперь они раз и рассеялись… Вы что-то увидели? Услышали? Почувствовали какой-то толчок, или вам был подан знак?

Я заметил, что старику трудно самому подняться на ноги, и поддержал его под локоть. Он был тощий, кожа да кости, но и кости утратили твердость, так что руки и ноги его больше напоминали лягушачьи лапы.

– Я почуял, что можно, – ответил Архимед и дальше продолжать объяснения не стал, будто слово «почуять» сразу все прояснило.

Мы молча поднялись по крутому откосу – с берега на набережную Фигередо. Драные ботинки старика проваливались в гальку, мне показалось, что он вообще с трудом держится на ногах, и я опять взял его под руку, но он с негодованием отпрянул.

– Так куда мы все-таки пойдем обедать, Архимед?

Он на секунду задумался, а потом указал на затянутый туманом призрачный горизонт Кальяо.

– В Чукуито, я знаю там одно местечко, – сказал он с легким сомнением в голосе. – «Чим-Пум-Кальяо». Там готовят хорошее севиче – со свежайшей рыбой. Иногда туда ходит инженер Чичо – перехватить бутифарру.[110]

– Отлично, Архимед. Пошли. Я обожаю севиче и тысячу лет не ел настоящих бутифарр.

Пока мы шагали в сторону Чукуито, подгоняемые холодным ветром, слушая пронзительные крики чаек и шум прибоя, я сказал Архимеду, что название этого ресторана напомнило мне компанию болельщиков «Спорт бойз», знаменитейшей команды из Кальяо, которые во время матчей на Национальном стадионе, на улице Хосе Диаса, когда я был мальчишкой, оглушительно орали на трибунах: «Чим Пум! Кальяо! Чим Пум! Кальяо!» Прошло столько лет, а я до сих пор не забыл отличную пару нападающих «Спорт бойз»: Валериано Лопеса и Херонимо Барбадильо. Они были грозой всех защитников, которым приходилось иметь дело с командой в розовых майках.

– Барбадильо и Валериано Лопеса я знавал, когда они еще были мальчишками, – сообщил старик. Он шел чуть сгорбившись, уперев глаза в землю, и ветер трепал его редкие седые волосы. – Нам даже доводилось вместе гонять мяч на стадионе в Потао, где «Бойз» тренировались, а то и просто на пустырях Кальяо. Само собой, еще до того, как эти ребята стали знаменитостями. В ту пору футболисты играли только ради славы. В лучшем случае им время от времени перепадали какие-нибудь вознаграждения. Мне до жути нравился футбол. Но хорошим футболистом я никогда не был – не хватало выносливости. Я быстро уставал и ко второму тайму начинал дышать как загнанный пес.

– Зато у вас есть другие таланты, Архимед. Вам открыта тайна, где надо строить волноломы, а ведь мало кто в мире владеет этим искусством. Талант ваш, могу вас заверить, уникален.

«Чим-Пум-Кальяо» оказался захудалым кабачком, расположенным в одном из закоулков парка Хосе Гальвеса. Вокруг крутилось много всякой шушеры, ребятишки продавали карамель, лотерейные билеты, арахис, яблоки в глазури – свой товар они развозили на деревянных тележках или стояли перед импровизированным прилавком: две доски, положенные на козлы. По всей видимости, Архимед бывал здесь частенько, во всяком случае, он приветливо махал рукой встречным, а несколько бродячих собак подбежали, чтобы потереться о его ноги. Когда мы вошли в «Чим-Пум-Кальяо», хозяйка заведения, толстая задастая негритянка, очень дружелюбно поздоровалась с ним из-за стойки, роль которой играл широкий и длинный брус, устроенный на паре бочек: «Ола, старик-волнолом». Вокруг стояло с десяток грубых столиков со скамейками, при этом только часть – под цинковой крышей; остальные – под открытым небом, так что