прозвучал отнюдь не шутливо.
Но тут же выдвинула внешне безупречное объяснение, хотя я не сомневался, что она опять лжет. Все эти наряды и драгоценности она не покупала – ей их дают поносить знаменитые модельеры с проспекта Монтеня и ювелиры с Вандомской площади. Это рекламный трюк – они одалживают свои изделия светским дамам chic. И таким образом, благодаря новым связям, она может одеваться и украшать себя не хуже самых элегантных женщин Парижа. Неужели я и вправду решил, что жалкие деньги, которые зарабатывает французский дипломат, позволили бы ей соперничать в роскоши со столичными светскими львицами?
Прошло несколько недель после бала в Опере, и вдруг она позвонила мне на работу.
– На выходные Робер уезжает со своим шефом в Варшаву, – объявила она. – Ты вытянул счастливый билет, пай-мальчик! Я готова подарить тебе субботу и воскресенье, тебе, и только тебе. Посмотрим, какую программу развлечений ты мне предложишь.
Я много часов раздумывал над тем, как удивить ее и по-настоящему порадовать, какие интересные места Парижа она еще не знает, выяснял, какие спектакли идут в субботу и какой ресторан, бар или бистро могли бы поразить ее своей оригинальностью, или недоступностью для широкой публики, или особой изысканностью. В конце концов, перетасовав тысячу вариантов и все их отвергнув, я решил, что в субботу утром, если будет хорошая погода, мы отправимся на собачье кладбище в Аньере, расположенное на маленьком, поросшем деревьями островке посреди реки, а ужинать пойдем «К Аллару» на улице Сент- Андре-дез-Ар, и мы сядем за тот же столик, за которым однажды вечером я видел Пабло Неруду: он ел, держа в каждой руке по ложке. Чтобы поднять престиж заведения в глазах мадам Арну, я скажу ей, что это любимый ресторан поэта, и придумаю блюда, которые он якобы неизменно заказывает. Думая о том, что мы проведем вместе целую ночь, что я буду любить ее, чувствовать на губах моргание «ее вульвы с ночными ресницами» (строка из поэмы Неруды «Свадебные мотивы», которую я читал ей на ухо в первую нашу ночь, проведенную в мансарде «Отель дю Сена»), чувствовать, как она засыпает в моих объятиях, а проснувшись воскресным утром, увидеть рядом теплое маленькое тело, свернувшееся калачиком, – те три-четыре дня, что оставались до субботы я пребывал в особом состоянии: мечтал, ликовал и умирал от страха, как бы весь план не рухнул. Стоит ли говорить, что о работе я думал меньше всего на свете, и тому, кто проверял мои переводы, дважды пришлось возвращать мне на переделку уже вроде бы готовые страницы.
В субботу стояла великолепная погода. Поздним утром я повез мадам Арну на своем новеньком «дофине», купленном месяц назад, на собачье кладбище в Аньере, о котором она никогда даже не слыхала. Мы больше часа бродили среди могил – кроме собак здесь хоронили кошек, кроликов и попугаев, – читали эпитафии – трогательные, поэтичные, смешные и нелепые прощания с любимыми питомцами. Ее это, судя по всему, очень позабавило. Она улыбалась и не отнимала своей руки. В глазах цвета темного меда отражалось весеннее солнце, речной ветерок мягко трепал ее волосы. На ней была легкая, прозрачная блузка, открывавшая самое начало ложбинки на груди, а свободного покроя жакет плавно колыхался при каждом движении, костюм довершали сапоги кирпичного цвета на высоких каблуках. Она долго простояла перед памятником неизвестной собаке у кладбищенских ворот и пожаловалась на то, что жизнь у нее «слишком сложная», иначе она непременно завела бы щеночка. Я сделал в уме зарубку: вот что надо подарить ей на день рождения, если, разумеется, удастся выведать дату.
Я обвил руками ее талию, привлек к себе и сказал, что, если она решится бросить господина Арну и выйдет замуж за меня, обещаю устроить ей нормальную жизнь: она заведет столько собак, сколько душе угодно. Вместо ответа она насмешливо спросила:
– Неужели одна мысль о возможности провести со мной целую ночь делает тебя самым счастливым человеком на свете, Рикардо? Знаешь, я ведь спрашиваю только для того, чтобы услышать очередную красивую глупость, какую-нибудь до жути красивую фразу из твоего репертуара.
– Ничего другого для счастья мне не нужно, – сказал я, отыскивая ее губы. – Я ведь уже несколько лет как мечтаю об этом, партизанка.
– А сколько раз ты будешь меня любить? – продолжала она допрос все в том же шутливом тоне.
– Столько, сколько смогу, скверная девчонка. Десять, если хватит сил.
– Нет, я разрешаю только два, – предупредила она, покусывая мое ухо. – Один раз, когда мы ляжем спать, а второй – когда проснемся. Но учти: рано просыпаться я не намерена. Чтобы уберечься от морщин, мне нужно спать не меньше восьми часов в сутки.
Никогда я не видел ее такой беспечной, как в то утро. И даже подумал, что вряд ли доведется увидеть когда-нибудь еще. Я не помнил, чтобы она хоть раз вела себя так естественно, наслаждалась каждым мгновением, не играла никакой роли, а просто вдыхала утреннюю свежесть, подставляла лицо свету, пробивающемуся сквозь листву плакучих ив, – и позволяла себя обожать. Она казалась гораздо моложе своих лет, почти девчонкой, и никто не дал бы ей тридцати. Мы ели сэндвичи с ветчиной и крошечными огурчиками и выпили по стакану вина в бистро на берегу реки, потом двинулись в Синематеку на улицу Ульм смотреть «Детей райка» Марселя Карне, фильм, который я уже видел, а она нет. Когда мы выходили, она принялась рассуждать о том, какими юными выглядят там Жан-Луи Барро и Мария Казарес, о том, что теперь таких фильмов больше не снимают, и призналась, что под конец даже всплакнула. Я предложил пойти ко мне домой и отдохнуть до ужина, но она наотрез отказалась: мол, если мы сейчас попадем домой, в голове у меня тотчас закрутятся негодные мысли. Лучше, воспользовавшись дивной погодой, еще немного погулять. Мы бродили по улице Сены, заглядывали в галереи, выпили газировки на террасе кафе на улице Бюси. Я рассказал, как однажды видел там покупавшего свежую рыбу Андре Бретона. На улицах и в кафе было полно людей, и на лицах у парижан застыло милое выражение расслабленности, какое бывает только в погожие – редкие для этого города – дни. Я давно уже не чувствовал себя таким довольным и не смотрел с такой надеждой в будущее. Но тут дьявол высунул кончик своего хвоста – я случайно увидел заголовок на первой полосе в «Монд», который читал наш сосед: «Военные уничтожили штаб перуанской герильи». Подзаголовок гласил: «Убиты Луис де ла Пуэнте и несколько лидеров МИРа». Я бросился к киоску на углу и купил газету. Заметка была подписана корреспондентом «Монд» в Латинской Америке Марселем Нидергангом, рядом в рамке помещалась справка, подготовленная Клодом Жюльеном, где объяснялось, что такое перуанский МИР, кто такой Луис де ла Пуэнте, какова сейчас политическая ситуация в Перу. В августе 1965 года части особого назначения окружили Меса-Пеладу, гору к западу от города Кильябамба, в долине Ла-Конвенсьон, и захватили лагерь «Illarec ch'aska «(«Луч зари»), там погибло много повстанцев. Но Луис де ла Пуэнте, Пауль Эскобар и горстка их сторонников успели скрыться. Вскоре командос после долгого преследования окружили их и перебили всех до одного. В заметке также сообщалось, что военная авиация сбросила бомбы на Меса-Пеладу и был применен напалм. Тела погибших не отдали родственникам и не показали журналистам. Согласно официальной информации, убитых похоронили тайно, чтобы могилы не превратились в места паломничества для революционеров. Военные продемонстрировали прессе оружие, обмундирование и много всяких документов, а также карты и радиопередатчики, которые повстанцы использовали на Меса-Пеладе. Таким образом колонна «Пачаку-тек», главная сила повстанцев, решивших устроить революцию в Перу, была уничтожена. Военные пообещали, что и колонна «Ту-пак Амару» во главе с Гильермо Лобатоном, тоже попавшая в окружение, вскоре будет разгромлена.
– Судя по твоему лицу, можно подумать, что все это стало для тебя полной неожиданностью, словно ты не знал, что рано или поздно нечто подобное должно случиться, – удивилась мадам Арну. – Ты ведь сам не раз говорил, что только этим дело и может кончиться.
