семнадцать, напечатал рассказ в «Сатэрдей ивнинг пост». Джонни пригласил Кэрлис в кино, кажется, это был фильм «По совету и с согласия», и весь сеанс они просидели с замирающим сердцем, держась за руки. На следующей неделе Джонни снова пригласил Кэрлис – на сей раз в театр, на «Мою прекрасную леди», – так Кэрлис впервые попала на Бродвей. Когда, прощаясь, он неуклюже попытался поцеловать ее, Кэрлис удивила и его и саму себя: она не только откликнулась, но и сама принялась его страстно целовать.

Встретились два неудачника, которые отныне проводили все свободное время вместе, никого вокруг не замечая и даже благодаря своим отличным оценкам ощущая превосходство над другими. Лига двоих. Они клялись друг другу в любви, жадно обнимали друг друга, но в решающий момент всегда останавливались. Кэрлис боялась забеременеть; Джонни боялся сделать ей ребенка. В конце концов, Кэрлис жестоко оттолкнула первое живое существо, которое вообще обратило на нее внимание.

– Держу пари, что она выдавливает ему прыщи и думает, что это секс, – случайно услышала как-то Кэрлис слова Тони Фрейман, входя в дамский туалет. Тони пользовалась успехом. Это была блондинка, которая носила кашемировые свитера и – единственная в классе – ранец от Гуччи. Вместе со своей лучшей подружкой Элис Холмс они потихоньку курили, стоя у открытого окна. Кэрлис они не заметили.

– Думаешь, они кончают одновременно? – спросила Элис, и обе захихикали. Элис была крупная, мускулистая девушка из видной семьи. У нее был резкий, неприятный голос.

– Вряд ли, – ответила Тони. – Могу поспорить, что Кэрлис фригидна. – Они снова залились смехом, и Кэрлис, поняв, что речь идет о ней, поспешно вышла.

Услышанное настолько обескуражило Кэрлис, что отныне она не хотела ни видеть, ни говорить с Джонни; она отказалась даже объяснить ему такую перемену. Он написал ей письмо, длинное, судя по тому, как распух конверт, но она вернула его нераспечатанным. Так Кэрлис и закончила школу, ни с кем не встречаясь и всякий раз опуская глаза, когда Тони или Элис попадались ей навстречу. В конце концов, она горько раскаялась в том, что оттолкнула Джонни, но, помня об унижении, которое испытала, подслушав разговор подруг, не знала даже, как извиниться перед ним.

В колледже Кэрлис оставалась такой же застенчивой и нелюдимой девицей. На второй год Алан Эйхнер, будущий юрист, с которым она слушала курс по истории, лишил ее невинности. Как-то ясным зимним днем после занятий она зашла в квартиру, где вместе с Аланом жили еще трое студентов, готовившихся к поступлению на юридический факультет. Он повел ее прямо в крохотную неубранную спальню и запер дверь. Под звуки стереопроигрывателя и дребезжание пустых пивных банок под ногами он принялся поглаживать ей грудь. Потом задрал юбку и стащил трусики. Кончил он очень быстро.

– Ты что, девушка? – недоуменно спросил он, одеваясь. – Точно, девушка.

Кэрлис натянула трусики, привела себя в порядок и отправилась в одиночестве домой, разглядывая свое отражение в витринах магазинов на Уэст-Энд-авеню. Может, теперь она выглядит по-другому, может, видны какие-нибудь знаки того, что она «это сделала»? Но ничего не было, кроме боли и застывшего в глазах выражения стыда.

Хотя Алан по-прежнему пользовался ее лекционными записями, Кэрлис он никуда больше не приглашал, в том числе и к себе домой. А после окончания весеннего семестра она его вообще больше не видела. Первый сексуальный опыт Кэрлис оказался сплошным разочарованием. Она не могла взять в толк, что все в этом находят. Песенки, книги, перешептывания «об этом» – все чушь. Неужели это и называют сексом? Ее последующие связи, поспешные, безличные, обескураживающие, унизительные, только подтверждали ее первое впечатление.

Впервые Кэрлис поняла, что секс может приносить наслаждение, о чем она так много читала, во время ее недолгой службы в лавке, где торговали восточными коврами. Владел ею добродушный и приветливый армянин; у него был сын, Алекс, молодой человек – всего на три года старше Кэрлис – приятной наружности, с мягкими чертами лица и оливковой кожей, которого с детства приучали к тому, что он унаследует дело отца. Может, все объяснялось различием в традициях и воспитании, а может, Алекс Вартанян увидел в Кэрлис то, что предстояло через много лет увидеть Кирку и Джорджу, но так или иначе он буквально прохода ей не давал. Клал ей на стол цветы, приносил армянские лакомства, которые отлично готовила его мать. Как-то он пригласил ее на прием в честь открытия выставки старинных ковров, а потом – на обед в ресторан «Арарат» на Тридцать шестой улице. Он проводил ее домой, поцеловал на прощание и спросил, не согласится ли она снова встретиться с ним.

В четвертый раз он позвал ее к себе домой и приготовил ароматнейший и очень крепкий кофе по- восточному, разлив его по крохотным чашкам. Он нежно, очень нежно начал целовать ее, медленно проводя языком по губам, а потом, чувствуя, как они раскрываются, уступая его поцелуям, проник глубже, жадно впиваясь в рот. Мягко лаская ее, больше думая о том, чтобы ей, а не ему было хорошо, шепотом спросил: «Как тебе со мной?» – а потом сказал, что красивее ее зеленых глаз он в жизни не видел, а волосы – чистый шелк.

– Я и не думал, что мне посчастливится повстречаться с такой девушкой, как ты, – говорил он, прижимая ее к себе, давая привыкнуть к своим объятиям. – Знать тебя, видеть тебя это такое счастье. – Говоря ей нежные слова, называя уменьшительными именами, заглядывая прямо в глаза, он неторопливо гладил все ее гибкое тело, и когда не мог уже больше терпеть, они соединились.

Теперь Кэрлис с Алексом встречались каждый день, но только она научилась получать удовольствие от сексуальной близости, Алекс сказал, едва сдерживая слезы, что, хоть она и нравится его отцу, тот считает, что им больше не следует видеться.

– Такое, понимаешь, дело… Есть тут девушка, она тоже армянка. Мы знаем друг друга с детства. И весной будет объявлена помолвка, – сказал он, отводя взгляд в сторону. – Боюсь, отец прав. Я хочу встречаться с тобой. Мне нет нужды говорить, как я отношусь к тебе. Пожалуй, лучше покончить сейчас, пока не поздно.

«Лучше для кого?» – спросила про себя Кэрлис, но покорно приняла отставку. Через месяц она сказала Алексу, что увольняется.

– Надеюсь, не из-за того, что случилось между нами? – спросил Алекс. Кэрлис была хорошим работником, и терять ее было жалко.

– Нет, нет, – поспешно ответила Кэрлис, которая настолько подавила в себе боль от согласия Алекса покориться воле отца, что даже и сама не могла бы сказать, повлиял ли разрыв на ее решение. – Я просто хочу подыскать что-нибудь поинтереснее.

Последующие годы были временем бесцветных и беглых знакомств, которые обрывались, едва начавшись, случайных встреч, которые поначалу казались обещающими, но оказывались бесплодными. Завершилось наконец это время годами тяжелого романа с Уинном Розье. Иногда Кэрлис думала, что может быть желанной, порой подозревала, что в ней дремлет чувственная женщина, – но тут же подавляла и эти мысли и надежды. Не отдавая себе в том отчета, Кэрлис душила в себе женщину. Мир наслаждений, под знаком которых прошли семидесятые, остался для Кэрлис непознанным миром. Ее единственное