посыпались как горох.

— Была плохая зима. У нее заболели уши. Потом осложнения. Она полгода была глухой. Я водила ее по врачам. Ей сделали операцию, очень дорогую. Мне сказали, чтоб я не слишком надеялась.

Она глотнула еще вина Джо. Шероховатое из-за сахара. На дне бокала остался сиропообразный осадок, на вкус похожий на желе из тернослива.

— Я платила за специальные уроки для нее, — продолжала она. — Я выучила язык жестов и продолжила учить ее сама. Потом вторая операция, еще дороже. За два года ее слух восстановился на девяносто процентов.

Джей кивнул.

— Но зачем притворяться? Почему просто не…

— Мирей. — Странно, что это вино, которое должно было разговорить, сделало ее немногословной. — Она уже пыталась ее отнять. Все, что у нее осталось от Тони, говорит она. Я знаю, что, если однажды она заберет Розу, я никогда не получу дочь обратно. Я хотела ее остановить. И не смогла придумать другого способа. Если она не сможет с ней разговаривать, если подумает, что девочка в чем-то ущербна… — Она сглотнула. — Мирей не выносит несовершенства. Ее интересуют только совершенные вещи. Вот почему когда Тони…

Она умолкла.

«Я не должна доверять ему», — думала Мариза. Вино вытягивало из нее больше, чем она готова была дать. Вино говорит, а разговоры опасны. Последний человек, которому она доверяла, мертв. Все, к кому она прикасалась, — лозы, Тони, Патрис — мертвы. Легко поверить, будто она что-то несет, передает каждому, с кем встречается. Но вино было крепким. Оно нежно качало ее в колыбельке запахов и воспоминаний. Оно выспрашивало ее секреты.

«Верь мне». Голос из бутылки хихикал и тихонько напевал: «Верь мне».

Она налила еще бокал и осушила залпом.

— Я расскажу вам, — решилась она.

— Мне был двадцать один год, когда я встретила его, — начала она. — Он был намного старше. Лечился в дневном стационаре психиатрического отделения в больнице Нанта, где я училась на медсестру. Его звали Патрис.

Он был высоким и темноволосым, как Джей. Говорил на трех языках. Сказал ей, что читал лекции в университете Ренна. Он был разведен. Он был забавным и противоречивым, с шиком нес свою депрессию. На его правом запястье была лесенка порезов от неудачной попытки самоубийства. Он пил. Принимал наркотики. Она думала, он исцелился.

Говоря, Мариза не смотрела на Джея — следила, как ее пальцы перебирают ножку бокала, словно играют на стеклянной флейте.

— В двадцать один так хочешь найти любовь, что видишь ее в лице каждого чужака, — тихо сказала она. — А Патрис был настоящим чужаком. Я несколько раз встретилась с ним вне больницы. Однажды переспала. Мне хватило.

После этого все изменилось почти мгновенно. Будто стальная клетка опустилась вокруг них, поймав обоих в ловушку. Он стал собственником — не очаровательным, слегка неуверенным, что сперва привлекало ее, но холодным и подозрительным, что ее пугало. Он постоянно ссорился с ней. Он таскался за ней на работу и препирался с ней в отделении. Он пытался загладить вспышки ярости щедрыми подарками, что пугало ее еще больше. В конце концов он вломился в ее квартиру как-то вечером и попытался изнасиловать, угрожая ножом.

— Я поняла, что хватит, — вспоминала она. — С меня довольно. Я немного подыграла ему, потом извинилась и попросилась в ванную. Он был полон идей. Мы собирались вместе уехать в известное ему место в деревне, где я буду в целости и сохранности. Так он сказал. В целости и сохранности.

Она поежилась.

Мариза заперлась в ванной и через окно вылезла на крышу, откуда по пожарной лестнице спустилась на улицу. Но когда приехала полиция, Патрис уже ушел. Она поменяла замки на дверях и поставила сигнализацию на окна.

— Но этим все не закончилось. Он все время ставил машину у дома и следил за мной. Он заказывал доставку к моим дверям. Подарки. Угрозы. Цветы.

Он был настойчив. Шли недели, и он преследовал ее все упорнее. На ее рабочее место принесли похоронный венок. Замки взломали и украсили всю квартиру черным, пока она была на работе. Кусок дерьма, изящно завернутый в серебряную бумагу, — подарок на день рождения. Граффити на двери. Гора непрошеных товаров по почте на ее имя: фетишистские наряды, сельскохозяйственное оборудование, ортопедические товары, эротическая литература. Мало-помалу ее мужество слабело. Полиция была бессильна. Без доказательств физического вреда им не за что было его арестовывать. Они позвонили по адресу, который Патрис оставил в больнице, но обнаружили, что это склад пиломатериалов под Нантом. Там никто в жизни о нем не слышал.

— В итоге я переехала, — сказала Мариза. — Бросила квартиру и купила билет в Париж. Сменила имя. Сняла квартирку на рю де ла Жонкьер и нашла работу в клинике в Марн-ла-Валле. Я думала, что спаслась.

Ему понадобилось восемь месяцев, чтобы ее найти.

— С помощью моей медицинской карточки, — объяснила Мариза. — Наверное, ухитрился уговорить кого-то в больнице. Иногда он бывал очень настойчив. Очень убедителен.

Она снова переехала, снова сменила имя и покрасила волосы. Полгода отпахала официанткой в баре на авеню де Клиши, пока не нашла работу медсестры. Она пыталась стереть себя из всех официальных документов. Медицинская страховка сгорела; Мариза не встала на учет. Она закрыла кредитную карточку и по всем счетам платила наличными. На сей раз Патрис почти год искал ее новый адрес.

За год он изменился. Побрил голову и стал одеваться в военных магазинах. Осадил ее квартиру со всей четкостью военной кампании. Больше никаких шуточек, никаких непрошеных пицц или умоляющих записок. Даже угрозы прекратились. Она видела его дважды — он сидел в машине под ее окнами, но когда две недели прошли, а от него ни слуху ни духу, она уверилась, что ошиблась. Еще через пару дней ее разбудил запах газа. Он умудрился обойти подающую трубу, и она не знала, как перекрыть доступ. Попробовала открыть дверь, но та была заблокирована, заклинена снаружи. Окна тоже были забиты гвоздями, хотя ее квартира находилась на третьем этаже. Телефон был мертв. Она сумела разбить окно и позвать на помощь, но смерть почти коснулась ее. Она улетела в Марсель. Начала все заново. Там она и встретила Тони.

— Ему было девятнадцать, — вспоминала она. — Я работала в психиатрическом отделении главной больницы Марселя, а он был пациентом. Насколько я поняла, он страдал от депрессии после смерти отца. — Она косо улыбнулась. — Знаю, глупо было связываться с очередным пациентом, но мы оба были уязвимы. Он был таким юным. Его внимание льстило мне, вот и все. И мне удавалось с ним общаться. Удавалось его рассмешить. Это мне тоже льстило.

Когда она поняла, что он чувствует, было уже слишком поздно. Он обезумел от любви.

— Я говорила себе, что могу полюбить его, — сказала она. — Он был забавным, добрым, им легко было управлять. Я думала, что после Патриса ничего другого мне и не надо. А он без конца рассказывал мне о своей ферме, об этом месте. Оно казалось таким безопасным, таким прекрасным. Каждый день я просыпалась и гадала, не найдет ли меня сегодня Патрис. Это просто, если он проследил меня до Марселя. Надо только проверить все больницы и клиники. Тони предложил мне защиту. И он нуждался во мне. Это уже много значило.

Она позволила убедить себя. Поначалу Ланскне казался ей землей обетованной. Но вскоре начались стычки между Маризой и матерью Тони, которая не желала признавать правду о его болезни.

— Она не слушала меня, — объяснила Мариза. — У Тони все время случались взлеты и падения. Ему