просто щелкнула ручка. Накинув на себя сухой плащ с капюшоном, я взяла единственную масляную лампу, которая, шипя, горела в комнате, и снова вышла в коридор, затем во двор. Теперь я понимала, о чем говорил со мной во сне призрак Анны: «Помоги моей девочке… спаси мою девочку…» — и потом этот жест, указывающий на дверь во тьме.

По булыжникам двора хлестал крупными каплями дождь, но меня это устраивало: мало кто покинет помещение в такую погоду, а тем более когда повсюду бродит страшная зараза. Где же дверца, увитая буйно разросшимся за прошедшие годы плющом? Он теперь стал куда гуще, чем в тот день, когда девятилетняя Елизавета с пятилетним братом Эдуардом обнаружили дверь, ведущую в спальню короля. Она должна быть где-то здесь.

Я потянула сперва за усик, потом за целую плеть, пробиваясь через настоящую сеть уже тронутого желтизной плюща, вьющегося по скользкой кирпичной стене. Да, вот она — показались очертания двери, в которую было утоплено железное кольцо. Когда я только начинала служить при дворе, сама королева Анна поведала мне о том, что во дворце имеются потайные лестницы и переходы, устроенные кардиналом Уолси — лукавым господином, которому служил тогда Томас Кромвель. Но если королева вдруг заперта изнутри, все мои усилия пойдут прахом.

Мне пришлось немало потрудиться, одновременно прикрывая лампу, чтобы она не погасла под дождем, и упираясь обеими руками в засов, пока дверь наконец не заскрипела и не поддалась. К моему удивлению, она была не заперта — наверное, потому, что ею не пользовались. Никто даже не подозревал о ней, так что мне не пришлось поддевать внутренний засов перочинным ножиком. То был добрый знак, не так ли? Могу поклясться: в тот день я ощущала такую силу в руках, в спине, в ногах, что была бы способна побороть и могучего Джона.

На меня пахнуло теплым застоявшимся воздухом. Я потянула дверь сильнее и проскользнула внутрь. Мне удалось защитить чуть теплившийся в лампе огонек от дождя, но теперь он затрепетал и чуть не погас на сильном сквозняке.

Я затворила за собой скрипящую дверь и осмотрелась вокруг. Слабенький огонек почти не рассеивал тьму — густую, непроглядную, как в моем сне. «А что, — подумала я, — если Елизавета рассказала Роберту об этом переходе, когда он ухаживал за ней? Что, если он или она заперли дверь наверху, спрятанную за шпалерой в ее спальне?»

По моему лицу струились капли дождя вперемешку с потом; казалось, ко мне липнет каждая паутинка, к какой я только прикасаюсь. Ладно. У меня есть важное дело: мне нужно выиграть битву. Только бы мне удалось пробиться к Елизавете, потом меня уже не выгонят. Чертов Дадли, протектор он там или кто, не сможет помешать мне заботиться о ней.

Я пропустила ступеньку и чуть не свалилась с лестницы, но успела судорожно ухватиться за перила. Эми Дадли упала с лестницы и свернула себе шею. Не сомневаюсь, что Роберт терпеть ее не мог, как и меня. Но так ли сильно он не любил свою жену, чтобы убить ее?

Я попыталась припомнить, по скольким же лестничным пролетам мне пришлось взбежать в тот день почти двадцать лет назад, чтобы разыскать весело смеющихся, непослушных отпрысков Тюдоров? Но сегодня я задыхалась гораздо сильнее, чем тогда. Щепка из грубо отесанных перил врезалась мне в ладонь. Должно быть, король Генрих пользовался этим ходом лишь в юности, ведь позднее его массивная фигура с раздавшейся талией попросту не пролезла бы здесь. А Кромвель? Пользовался ли этой лестницей ради свершения своих тайных дел мой бывший хозяин, которого я от души проклинала и так же горячо благодарила за многое?

Потом произошло нечто воистину поразительное. По спине у меня пробежал холодок, а волосы на затылке зашевелились. В воздухе повеяло ледяной стужей. На какой-то миг мне померещилось, что я вижу впереди на лестнице женскую фигуру, которая жестами подзывает меня, — женщину с черными как вороново крыло волосами и алым ожерельем на тонкой шее. Анна! Но стоило мне моргнуть, как видение исчезло.

Я взобралась еще на один извивающийся спиралью пролет и остановилась передохнуть перед смутными очертаниями двери — как я решила, той самой, что вела в королевскую опочивальню. Как и погруженная во тьму лестница, дверь была опутана паутиной и скрыта завесой пыли. Я приложила ухо к двери. Приглушенные голоса. Кто-то заунывно читает молитву. Я взялась за щеколду с этой стороны двери — да, мне помнилось, что это именно щеколда, а не железное кольцо.

Я налегла, поднатужилась, сильно толкнула дверь плечом. Потом я сообразила, что нужно тянуть на себя. Эта дверь подалась быстрее, чем первая. Прикрывавший ее гобелен слегка пошевелился. Заметит ли меня кто-нибудь? Попытается ли помешать? Пусть только попробует!

Первое, что бросилось мне в глаза, — огонь в камине; он еле-еле горел, но яркий свет все равно ослепил меня. Над ложем королевы склонились несколько человек, среди них — два лекаря и Мария Сидней. Священник читал из Псалтыри: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…»

«Боже правый, — подумала я, — ведь это те же слова, которые повторяла перед смертью Анна Болейн у самого эшафота».

Жаль, что я не увидела в комнате Сесила, зато там не было ни Роберта, ни кого-нибудь еще из тех, кто попытался бы мне помешать. Как и сказал Дадли, члены Тайного совета ожидали, вероятно, в приемной комнате.

Я поставила лампу на письменный стол королевы и подошла к возвышению, на котором стояло ложе Елизаветы под богатым пологом. Сколько раз мы с ней беседовали тут допоздна, пока она наконец не засыпала, а я не уходила к себе! Мария Сидней заметила меня первой и захлопала ресницами, словно увидела привидение. Я молилась о том, чтобы она не позвала брата, — а вдруг он велел ей не подпускать меня к королеве?

— А мне сказали, вы не вернетесь, — произнесла она. Было видно, как утомлена она и трудами, и переживаниями: по лицу струился пот, лицо приобрело сероватый оттенок. — Как я устала, Кэт…

Я кивнула и ободряюще пожала ей плечо, потом обошла ее и увидела королеву, лежащую в забытьи. Да, на белом лице Елизаветы уже появилось несколько язвочек. Меня это потрясло, привело в ужас, однако королева дышала.

— Теперь я здесь, Мария, можете пойти отдохнуть, — сказала я и, встав на скамеечку, дотянулась до ложа и присела на его краешек.

— Нет-нет, госпожа, к ней нельзя прикасаться, — вмешался один из лекарей. — Можно только смачивать кожу и пускать кровь. — В руках у него я заметила ланцет и тазик для кровопусканий.

— Я Кэтрин Эшли, первая леди королевской опочивальни. Я много лет состою неотлучно при ее величестве. А вас я при дворе раньше не видела.

— Вызвали нескольких опытных лекарей, когда собственные врачи королевы заявили, что ей уже ничем нельзя помочь. Лорд Сесил уехал, чтобы привезти еще лекарей, а пока вы не должны прикасаться к ее величеству.

— Я буду прикасаться к ней, а вот вы не будете пускать ей кровь, — решительно заявила я, отталкивая его руку. — Что ей давали для того, чтобы сбить жар?

— Вареный корень алканны с вином, смешанный с несоленым маслом; его запивают горячим пивом, чтобы прогнать оспу.

— Ну, толку от этого никакого, верно? Королеве только хуже.

— Но у нее же сейчас кризис, миледи, и мы ее либо спасем, либо потеряем.

— Елизавета, это я, Кэт. Ваша Кэт с вами, все будет хорошо. Мы с Джоном примчались сразу, как только услышали, что вы заболели.

— Ты здесь? — прошептала Елизавета, но глаз не открыла, лишь плотнее сомкнула веки.

— Да, да, милая моя. Здесь я, здесь.

Я взяла чашу с теплой, похожей на молоко водой, которой смачивали лицо королевы, протерла губкой ее лоб и шею.

— Мама, — прошептала она, — как я рада, что ты со мной.