повидала — а если мастер Кромвель не забудет обо мне, то увижу еще и не такие чудеса, как этот широкий простор перекатывающейся воды.
— Подожди, скоро нахлынет прилив, а потом море отступит, — сказала мне Джоанна. Я вознесла хвалу Богу за то, что именно она стала моим ближайшим другом и направляла меня в этой новой жизни. — Во время отлива мы пойдем по дамбе во-он до того островка, видишь? — крикнула она, указывая пальцем, ее голос звенел от радостного возбуждения. — Только надо успеть вернуться через песчаные отмели к определенному часу, не то прилив нас проглотит, как морское чудовище!
В то первое лето, которое я провела в семье сэра Филиппа Чамперноуна в Модбери, Джоанне исполнилось одиннадцать лет. Она уже была обручена с соседом-помещиком, Робертом Гамиджем — его она хотя бы знала и относилась к нему с симпатией. Джоанна была очень похожа на свою мать и двух сестер: темные волосы, красивые зеленые глаза, изогнутые, словно крылья ворона, брови, приятный овал лица, молочно-белая кожа. Чтобы защитить кожу от солнца, мы носили плетеные шляпки с широкими полями, и их яркие разноцветные ленточки весело развевались на соленом ветру.
Позади нас, стараясь не отстать, бежала тринадцатилетняя Элизабет (мы называли ее Бесси). Она тянула за руку Кэтрин (или Кейт), самую младшую из всех Чамперноунов — ей было восемь. Впереди неслись мальчики: Джон, которому недавно исполнилось восемнадцать, наследник отцовского поместья, и Артур, всего на год моложе брата, — оба худые, долговязые. Артур, как всегда, то и дело оборачивался и пожирал глазами мою вздымающуюся грудь, спрятанную под тугим корсажем. Сегодня он жадно разглядывал и мои ноги. Я ощутила легкое беспокойство, но, по правде говоря, то был день нашей свободы, день, когда не стоило обращать внимания на запретные чувства, которые Артур питал ко мне и тщетно пытался скрывать.
Сэр Филипп и шагавшая с ним под руку леди Кэтрин отстали от нас. За ними шли слуги с корзинами провизии. Старшие Чамперноуны тоже выглядели радостными и взволнованными: в этот день они ежегодно выезжали всей семьей к морю, плескавшемуся всего в нескольких часах верховой езды от их поместья, которое находилось совсем рядом с оживленным городком Модбери. Месяц назад я научилась плавать вместе с остальными девочками в пруду за домом (там было не глубже четырех футов), но мне было очень неприятно, когда мелкие рыбешки-гольяны покусывали мои ноги. Здесь же и представить было трудно, какие огромные существа могут таиться в простирающейся перед нами серо-зеленой пучине.
Мальчишки стали брызгать на нас водой, но я все время вертела головой, пытаясь охватить взглядом все вокруг, словно могла втиснуть память об этом дне в свою шкатулочку вместе с засушенными розовыми лепестками из сада, что окружал особняк Модбери. Я видела темные скалы, полускрытые в тени горбатых холмов, и широкие полосы светлого прибрежного песка, то тут, то там испещренного группами черных скал, как будто какой-то великан разбросал их среди зарослей морских растений бухты Седжвелл-Ков.
— Ты только представь себе! — закричала Джоанна, выпуская наконец мою руку. — Здесь по ночам причаливают к берегу контрабандисты. Они привозят красивые вещи из самой Франции!
Джон окатил нас очередной щедрой порцией воды, но Джоанна только взвизгнула и засмеялась. А дома она скорее всего наябедничала бы на него нашей гувернантке Гертруде.
— Тут причаливают головорезы — пираты с островов Силли[15], — заявил Джон, стараясь, как обычно, напугать нас. — Я слышал, что они похищают красавиц и требуют за них выкуп, так что берегитесь! Я за вас обеих и фартинга[16] не заплачу, потому что вы заставляете меня сидеть, уткнувшись носом в книгу, когда вокруг столько интересного!
Подняв фонтан брызг, он бросился прямо в пенные волны. Артур же медлил.
— Я как-нибудь соберу выкуп, — произнес он наконец и зарделся, как роза.
«Бедный Артур, — подумала я. — Он все время переживает из-за того, что оказался вторым сыном[17]». Однажды он сказал мне по секрету, что в прежнее время его сделали бы священником, если бы не появилось новое религиозное течение, которое охотно приняла их семья и которое я ревностно изучала. Но Артур рассказал мне и о том, что отец торжественно поклялся купить ему приличное поместье где-нибудь тут же, в Девоне, поэтому со временем у него будет даже больше, чем у брата, шансов найти себе хорошую жену.
Я задрожала, несмотря на то, что Артур уже отвернулся от меня и последовал за братом. Меньше всего я хотела навлечь на себя недовольство сэра Филиппа и леди Кэтрин из-за того, что поощряю ухаживания Артура (чего на самом деле не было) — я ведь надеялась, что они дадут обо мне наилучшие отзывы. К тому же ничто не должно было привязывать меня к этому дому, когда Кромвель позовет меня в Лондон. Даже если бы я и питала к Артуру нежные чувства, все равно я не сомневалась в том, что сыну сэра Филиппа не позволят взять в жены девушку, у которой нет ни земель, ни приданого.
— Давайте поищем красивые ракушки! — закричала я: мне очень уж хотелось найти что-нибудь осязаемое, такое, что можно спрятать в своей шкатулке на память об этом дне. — Ой, вы только посмотрите! — Я тут же вытащила из песка ракушку, формой похожую на штопор. — Готова поспорить, каждая из вас может найти еще красивее!
Поскольку я была самой старшей, то старалась приглядывать за остальными и поощрять все лучшее, что было в Джоанне, Бесси и малышке Кейт. Как мне кажется, во мне говорил инстинкт, заложенный от рождения, а также чувство признательности к сэру Филиппу и леди Кэтрин, ибо и кров, и пищу, и учение они предоставляли мне так, словно я была им родной дочерью.
— Сразу видно, что ты здесь в первый раз! — ответила Бесси, крича против ветра и оттого слегка встряхивая головой. — Новичкам всегда хочется собирать ракушки, а мне хочется бросать их в море — они прыгают, прыгают по волнам, а потом исчезают!
По правде говоря, о Кромвеле в моем присутствии упоминали всего дважды, если не считать того раза, когда я подслушала, как лорд и леди обсуждали «лондонские интриги», но об этом я расскажу чуть позже. В первый же день, когда я приехала в Модбери, сэр Филипп сказал:
— Мастер Кромвель возлагает большие надежды на твое будущее, когда ты станешь вместе с нами — или с другой семьей — жить в Лондоне.
Это казалось таким неясным, таким далеким, но его слова все же очень меня ободрили.
— А ваша семья собирается в Лондон? — спросила я.
— Я полагаю, когда-нибудь мои дочери, а также их мужья будут служить королю в той или иной должности. Может быть, и ты поедешь туда среди домочадцев. Время покажет.
Грустно, что потом он уже не говорил о таких вещах, хотя я подумала о том, что, возможно, мастер Кромвель испытывает меня с помощью сэра Филиппа. Ведь это Кромвель сказал мне: «Время покажет», — не были ли эти слова своеобразным паролем? Еще он говорил, что ценит тех, кто умеет хранить тайны, а в конце сказал, что я должна научиться никому ни о чем
Во второй раз я услышала имя Кромвеля, когда сэр Филипп и леди Кэтрин взяли меня на прогулку верхом и показали мне Модбери. Я училась правильно сидеть в дамском седле и восхищалась тем, как все выглядит с высоты, — ведь с самого детства я повсюду ходила только пешком. Еще в тот день я убедилась, что мои дальние родственники — самые знатные люди в тех краях. Работники снимали шляпы и уступали им дорогу, а иногда даже слегка кланялись. Матери показывали на нас пальцами своим детишкам. Многие женщины, встречавшиеся нам, приседали в реверансе — так было принято приветствовать тех, кто выше по положению, а меня научил этому совсем недавно учитель — мастер Мартин. Он не только жил раньше в Лондоне (я расспрашивала его об этом всякий раз, как только выпадала свободная минутка), но и видел ее высочество Марию Тюдор[18], принцессу Уэльскую, — она проезжала по дороге в сопровождении огромной свиты, направляясь в свой замок Ладлоу в Уэльсе, — и не один раз, а целых два. Как рассказывал мастер Мартин, там были сотни лошадей и повозок, а саму принцессу несли в великолепном паланкине.
Ах да — вместе с Джоанной и Бесси (Кейт была еще слишком юной) я обучилась тому, что мастер Мартин называл «придворными танцами»: величественной паване[19], быстрой куранте и моему любимому танцу — очаровательной, на пять счетов, гальярде, которую французы называют cinquepace[20]. Поскольку я была самой высокой, иногда я
