Нам с Джоном был крайне необходим какой-нибудь постоянный источник дохода, мне казалось неудобным и дальше пользоваться добротой Сесила. По нашей просьбе Сесил устроил Джона на работу в конюшнях лорд-протектора в лондонском Сомерсет-хаусе. И тогда же Милдред, видя мое отчаяние, придумала, как мне добиться позволения снова вернуться к принцессе.

Милдред стала моей близкой подругой и опорой, особенно когда Джон уехал в Лондон. У нас отыскались и общие знакомые — например, ее обучал в детстве Роджер Эшем, один из наставников Елизаветы. Милдред, как и я, весьма ценила образование, хотя ее детство и юность протекали в окружении, мало похожем на мое.

И, по правде говоря, Милдред очень хотела иметь детей. Сын Сесила приходился ей пасынком, к тому же он явно не интересовался ни науками, ни каким-либо серьезным делом, хоть и был наследником блестяще образованных и честолюбивых родителей. Я призналась Милдред, что тоже мечтала родить Джону ребенка, однако в моем возрасте рассчитывать на это уже не приходилось. Сесилы, как и мы, лишь недавно стали супругами. Милдред было всего двадцать три, а мне уже сорок два. Хорошо хоть Джон не жаловался на нашу бездетность. Я сказала Милдред, что отсутствие своих детей заставляет меня еще больше тосковать о единственном ребенке, которого я воспитывала.

— Я вот что думаю… — ответила она. — Только это связано с риском, и вполне возможно, тебе придется поползать на коленях.

— А без риска ничего стоящего и не добьешься, — заметила я. — Кроме того, я росла в очень бедной семье, так что мне не привыкать ползать на коленях.

Мы обе улыбнулись и почти одновременно кивнули друг другу.

— Твоя мысль может принести плоды, — признал и Сесил, когда за ужином Милдред поделилась с ним идеей, которая пришла ей в голову. — Завтра я увижу в городе Джона и спрошу, что он об этом думает. На первый взгляд кажется, что никто во всей Англии не смеет ослушаться лорд-протектора, однако есть и исключение из этого правила — его супруга Анна. По моему убеждению, она вздорная, сварливая баба, просто ведьма. Ей хочется унизить всех и каждого, чтобы самой казаться значительнее. Вам, Кэт, придется спрятать гордость в карман, безропотно выслушать все ее нравоучения, а главное — суметь поблагодарить ее за мудрые наставления. У этой женщины поистине безграничное желание повелевать другими.

— Я хорошо знакома с людьми такого сорта.

Сесил, глядя на меня своими не по летам мудрыми глазами, кивнул.

— Не сомневаюсь, вы ведь столько лет провели рядом с Тюдорами и теми, кто пытался правдами и неправдами втереться к ним в доверие. Кэт Эшли, я молю Бога за вас и за себя — пусть нам удастся еще много лет трудиться на благо нашего королевства. Велики будут награды за верную службу, но жертвы, принесенные ради этого, — еще больше.

Джон дал согласие, и Сесил устроил так, что меня согласилась принять женщина, которая (как я хорошо помнила) в свое время добивалась того, чтобы стоять при дворе выше Екатерины Парр, вдовы короля — ни больше ни меньше. Я не питала иллюзий, понимая, что Анна Стенхоп станет всячески унижать и оскорблять меня. Но была и надежда — эта женщина вполне могла замолвить за меня словечко, благодаря чему я снова стану наставницей Елизаветы. Да ведь у меня за плечами были страхи и муки Тауэра — и ничего, пережила.

В тот день, когда мне предстояло встретиться с Анной Стенхоп Сеймур, герцогиней Сомерсет, Джон волновался не меньше, чем я. Когда мы с Сесилом подъехали к Сомерсет-хаусу (два его крыла, к моему удивлению, все еще достраивались), Джон уже ждал нас. Он ласково поздоровался и тут же сообщил:

— Кэт, я ее видел. Назвать ее сварливой — значит, ничего не сказать, — прошептал мне на ухо мой супруг, отведя в сторонку, пока Сесил разговаривал с другими служителями. — Она настоящая мегера, гарпия. Ей вообще невозможно угодить. Видишь ли, раз король приходится ей племянником — и то по мужу, — она уже воображает себя королевой!

— Сесил рассказывал мне, что она с мужем занимает покои королевы в Уайтхолле, поэтому даже лучше, что меня вызвали сюда. Было бы невыносимо видеть эту «королеву Анну» в комнатах настоящей королевы Анны. А через остальное придется пройти. Не сомневаюсь, ты меня понимаешь. Да и если уж она такова, то смогут ли спорить с ней супруг и Тайный совет? Наверное, если подольститься к ней, можно выманить у нее эту милость.

Я еще раз поцеловала мужа и поспешила вслед за Сесилом, который направился к черному ходу массивного Сомерсет-хауса. Как я уже говорила, здание все еще достраивалось, и Сесил объяснил мне, каким огромным станет дворец, когда строительство завершится. Он закатил глаза и добавил:

— Вот это западное крыло возводят из камней, оставшихся от разрушенного монастыря и библиотеки при соборе Святого Павла. У Сеймуров талант разрушать все, что подвернется под руку, а потом перестраивать на свой вкус. Подождите здесь, я прослежу, чтобы о вас доложили.

«Похоже на аудиенцию у королевы», — подумалось мне, когда лакей в ливрее с эмблемами Сомерсета проводил меня в обширный зал. Он выкрикнул мое имя, разнесшееся гулким эхом по огромному помещению, напоминавшему пещеру, после чего вышел.

Я подошла к герцогине, и каждый шаг отдавался двойным эхом — от мраморного пола и от высокого потолка; создавалось впечатление, будто кто-то крадется за мной. Комната блистала богатым убранством, а через длинный ряд окон за спиной герцогини видны были леса, на которых трудились каменщики. Дальше, за покрывшимися свежей листвой деревьями, бежала Темза, по которой туда-сюда сновали корабли и лодочки. И во дворе, и в самом здании слышался неумолчный визг пил и стук молотков.

Я низко присела в реверансе и долго не выпрямлялась, будто передо мной был сам монарх.

— Можете встать, — произнесла Анна, сидя в изукрашенном затейливой резьбой кресле, которое вполне могло сойти за трон.

На меня хлынули потоки яркого солнечного света, в лучах которого весело кружили пылинки. Захотелось чихнуть. Солнце било мне в глаза, поэтому почти не удавалось разглядеть черты лица хозяйки. Я шагнула в сторону, и взгляды наши встретились.

У самой могущественной на то время женщины Англии были глубоко посаженные холодные глаза и высокий лоб. Губы сомкнулись в тоненькую полоску, поэтому самой заметной чертой лица был классический римский нос с горбинкой. Милдред говорила, что этот нос Анна сует в дела своего супруга и всех прочих. Достаточно сказать, что сейчас, почти в полдень, она была разодета, как на бал, и увешана всевозможными драгоценностями.

— Я согласилась принять вас, — произнесла Анна, глядя на меня поверх своего выдающегося носа, — ибо почитаю необходимым сказать: несмотря на то, что из Тауэра вас освободили, вы по-прежнему находитесь под надзором. Ну-ну, что это вы так уставились на меня? — резко спросила она (вероятно, потому, что не подобало взирать на лицо той, кто стоит выше тебя).

— Простите меня, ваша светлость, — ответила я, потупившись. — Мне рассказывали, что вы происходите от великих Плантагенетов[63], монархов нашего королевства. А я прилежно изучаю историю Англии и подумала, что, глядя на вас, смогу представить себе,