земного существования, чем эти странные параллельные линии. Они захватили Хайяма, он был поглощен ими, и друзья его были поблизости постольку, поскольку и их занимали эти странные параллельные линии. Странность этих линий прежде всего заключалась в том, что они оказались, по мнению хакима, не там, где им надлежало быть: среди постулатов, а не в числе теорем. Почему Евклид обозначил явную теорему как постулат? Где-то в глубине сознания - а может быть, как говорил великий Ибн Сина, за сознанием - Омар Хайям чувствовал, что параллельность эту надо еще доказать. И у него было почти готово некое геометрическое доказательство. Оно пришло в голову еще там, в Самарканде. Хаким не раз обращался к нему и в Бухаре, и уже, что называется, вплотную подошел здесь, в Исфахане. Но слово 'подошел' - слово неточное. Много лет посвятил хаким решению теоремы, но и сегодня он был так же далек от ее доказательства, как и много лет тому назад. Что-то подсказывало хакиму, что вопрос о параллельных линиях необычный и можно думать, что сам Евклид не одну ночь ломал голову над своим постулатом... Над постулатом ли? О самоочевидном нечего тревожиться. Оно существует и будет существовать и без доказательств. А вот то, что Требует доказательств...

Известно, что любое здание зиждется на фундаменте. В фундамент кладется крепкий камень. Он должен быть надежен, А ежели здание дрогнет, тогда виноват камень. Камень, положенный в фундамент.

Таким камнем Евклидовой книги, его учения, являются пять постулатов. Без них нет Евклидова учения. На них стоит оно, подобно незыблемому зданию. И это уже было на протяжении десяти прошедших веков. Эта его геометрия ничем решительно ничем! - себя не опорочила, ни единая душа не сказала, что из-за нее ошиблись в постройке дворца, канала или в измерении углов треугольника и в прочих важных вещах. Стало быть, учение верно, геометрия Евклида не вызывает сомнений? Получается так.

- Вот ты говорил, - обратился Омар Хайям к Лоукари, - что если общее верно, то справедливо и частное. Евклидова геометрия как таковая едва ли вызывает сомнения. Она давно проверена в повседневных трудах и работах зодчих, ученых и в делах путешественников, требующих знаний. Следует ли из этого...хаким посмотрел в глаза своему другу, - следует ли из этого, что постулат о параллельных линиях не подлежит какому-либо доказательству, какой-либо проверке? Утверждает ли он себя, исходя из справедливости этой геометрии в целом?

Лоукари провел рукою по лбу. Кашлянул. Выпил воды. Все это так неторопливо, так основательно, что, казалось, он в эту минуту определяет судьбы вселенной на века. Он заметил, что в науке нельзя что-либо утверждать навечно. Завтра явится некто и опровергнет тебя. Разве такого не бывало? Скажем, один ученый по имени Думани (он жил в Мемфисе и почти забыт даже учеными) утверждал, что число небесных светил ограничено одной тысячей, а что все прочие светлые точки - воображение нашего ума или отражение светил от небесного свода, который подобен зеркалу с множеством граней. Но вот явился Архимед, позже Птолемей, и они доказали, что светил гораздо больше. А Птолемей составил точный атлас всех видимых светил. Спустя века выясняется, что светил еще больше, чем это казалось Птолемею. Так же обстоит дело с любой научной истиной: она требует постоянной проверки и обдумывания. Но вопрос о пятом постулате Евклида не сдвинулся с мертвой точки...

Следует ли из всего этого, - сказал хаким, - что все, кто ломал себе голову, пытаясь найти ключ к его доказательству, были, по меньшей мере, людьми наивными?

- Нет, почему же? - сказал Исфизари. - Просто это были любознательные. Вот я знаю одного старика - живет за рынком - он пытается изготовить колесо, которое будет вертеть само себя. Притом вечно. Я полагаю, что лучше доказывать недоказуемое, нежели брать нож в руки и грабить честных людей на большой дороге...

Ученые рассмеялись. Омар Хайям - непривычно громко, Исфизари - высоким, но тихим смехом, а Васети - басовито, точно откашливаясь, Хазини - неслышно, как и Лоукари.

- Недурно сказано, - проговорил Хайям.

Васети добавил:

- Это хорошая оценка нашей работы... Представьте себе: пятеро здоровых мужчин на дороге из Исфахана в Шираз. Я знаю хорошее место для разбойничьих дел...

- Это на полпути? За крутым поворотом? - спросил Лоукари.

- Вот именно!

Место, о котором говорил Васети, было пустынно, однако имело выход к некой речке, по которой нетрудно было добраться до самого Персидского залива. Речка - она порою терялась в песках - протекала в глубокой расщелине, удобной для скрытных дневных переходов...

- Если нашу землю принять за огромный шар, - сказал Васети, - а это так и есть на самом деле, то наша колея движущейся телеги в виде двойного кольца опояшет весь мир. Спрашивается, где же бесконечность? - И он уставился на Хайяма.

Тот чистосердечно сказал:

- Напрасно так глядишь на меня. Если бы я знал все это, давно объявил бы себя пророком. Вся загвоздка в том, что я и сам ничего не знаю. И не смотрите на меня как на мудреца, у которого борода трясется от больших знаний. Я всего-навсего ваш товарищ, которому немного больше лет, чем вам.

- О нет! - воскликнул Исфизари. - Я согласен в одном: не надо кичиться своими знаниями. Но и не надо чрезмерно скромничать.

- При чем здесь скромность, господин Исфизари? - удивился хаким. - Надо смотреть правде в глаза и соответственно с нею вести речи. Я люблю определенность. Вы это знаете. Истина такова: я ничего не знаю! Я повторяю эти слова греческого философа, повторяю не стесняясь. Мы должны смело ввести в обиход понятие 'бесконечность'. Что это? Расстояние до Солнца? До созвездия Близнецов? Или в сто раз большее расстояние? Ни то, ни другое, ни третье! Расстояния, о которых мы говорим, поддаются измерению фарсангами (Фарсанг, мера длины, равная пяти-шести километрам.), а бесконечность - нет. Если мы этого не поймем, то это значит, что мы ни на шаг не подвинулись вперед после греков. А ведь прошло десять с лишним веков!

Слуга принес холодного шербета. Целый кувшин. Разлил по чашам. Поднес каждому из ученых и молча удалился.

Хайям пригубил, а Васети опустошил тотчас же свою чашу. Остальные не дотрагивались...

- Я открою вам одну тайну, если меня не выдадите, - сказал Хайям. - Эта моя новая служанка дала понять, что хорошо разбирается в любви. Но я не торопился. К ее удивлению. Поймите меня, если можете: чудесная женщина двадцати лет ждала меня в соседней комнате. А я проводил время за бумагами. Под утро она вошла ко мне, но я, оказывается, не заметил ее...

- Что-то непохоже на тебя, - сказал Хазини, до этого молчавший. - Ты сидел за бумагами, а рядом изнывала от любви молодая красотка?

- Да, да! - слишком твердо выговорил Хайям. Хазини развел руками: дескать, верить ли? Разве не сам хаким распускает слухи о своей вечной приверженности к вину и женщинам? Васети спросил:

- А все-таки что отвлекло тебя от любви, о хаким?

- Что? - Омар Хайям весело осмотрел своих друзей, потер руками колени. Слово 'отвлекло' в данном случае не совсем подходящее слово. 'Увлекло' будет вернее.

- Пусть будет по-твоему. Что же увлекло?

- Целый день я провел над геометрической задачей, Долго бился. Разумеется, все над теми же параллельными линиями. Я взял четырехугольник, верхние углы которого предположительно прямые. Но это требовалось доказать. Это, так сказать, первое предположение, то есть углы прямые. Второе предположение: углы острые. Третье предположение: углы тупые. Я строил треугольники, опуская на основания их прямые, делил пополам четырехугольники... Словом, делал все необходимое для убедительного доказательства. Потом я предположил, что все углы тупые и все углы острые. Я мысленно вычертил и эти странные четырехугольники и невольно залюбовался ими...

- Более чем странные четырехугольники, - сказал Васети коллегам.