и вылил его содержимое в ведерко.

— Я пью то, что хочу, — заявил он.

Это был ковбой со своим старшим партнером. Оуни теперь точно узнал обоих, хотя с того дня, когда ковбой на вокзале поломал ребра Бену Сигелу, прошло уже немало времени. От этой пары, торчавшей в баре, так и разило вызовом, особенно от ковбоя, мужчины крепкого сложения, с очень прямой осанкой, тугой бычьей шеей, темными, коротко подстриженными, торчащими щеткой волосами. Его, пожалуй, можно было назвать воплощением тьмы: темные глаза, темные черты лица — одним словом, внешность киношного убийцы.

Места вокруг них оставались свободными. Хотя в помещении было людно — изящные мужчины в смокингах обедали в обществе своих расфуфыренных жен и любовниц, — в этой части бара было тихо и атмосфера казалась ощутимо напряженной. Официант сглотнул, жалко улыбнулся и сказал:

— Я не думаю, что мистеру Мэддоксу это понравится.

— Мне наплевать, — заявил ковбой, — что там нравится или не нравится мистеру Мэддоксу.

Официант поспешно удалился и рассказал все Винсу, который в свою очередь сообщил Оуни.

— Ну они же сами напрашиваются, — сказал Флем Грамли. — Мы должны дать им то, что они просят.

— Да, да, давайте откроем стрельбу в самом красивом и дорогом месте между Сент-Луисом и Новым Орлеаном. И раз уж мы все здесь, заодно поднимемся наверх и перебьем все новехонькие «Блэк черриз», которые я там поставил, чтобы они непрерывно звякали и давали свои тридцать четыре процента прибыли, на которые вы покупаете себе и всем своим родным и близким новую одежду, пищу, автомобили и лекарства для ваших детей. Очень умно!

Оуни метнул во Флема пронизывающий взгляд, и предводитель Грамли замер в растерянности.

— Им что-то нужно, иначе они не пришли бы сюда так демонстративно, согласны, старина? Давайте посмотрим, чего же они хотят.

Он вставил сигарету «Нат Шерман» в ониксовый мундштук, прикурил от серебряной зажигалки «данхилл» и поднялся.

— Вы, парни, оставайтесь здесь. Толпа мне не нужна.

— Хорошо, сэр, — ответил Флем, высказывавшийся от имени всей фаланги Грамли, которая окружала Оуни с первых же минут после перестрелки в «Мэри-Джейн».

Оуни направился к нахальной парочке.

— Знаете, друзья, — сказал он, присев на барную табуретку и не без изящества расположившись так, чтобы видеть вход, — вам не кажется, что это немного чересчур даже для вас? Мои парни могли бы раскатать вас в тесто для лапши секунд так за семь. Не согласны?

Некоторое время оба его противника молчали, а потом заговорил ковбой:

— Попробуйте что-нибудь новенькое, и назавтра будут хоронить еще десяток Грамли. И вас, кстати, тоже, дружище. И вам уже будет все равно, закончим мы свое дело или нет.

Произнося эту фразу, он как бы невзначай повернулся лицом к Оуни; его пиджак распахнулся, обнаружив наплечную кобуру, из которой торчала рукоять пистолета сорок пятого калибра. Толщина поясного ремня позволяла предположить, что на нем висел еще один такой же.

Оуни смерил его взглядом. В парне было кое-что от Бешеного Пса: блестящие глаза и полное отсутствие страха, сожаления, сомнения или колебаний. Но он имел команду в подчинении. У него были люди, исполнявшие его приказания.

— Кто вы такие? Все еще играете в тайное общество? Мы ведь все равно скоро все узнаем. Вам не удастся долго оставаться анонимными. Кто-нибудь обязательно проболтается. Так всегда бывает.

— К тому времени с вами будет покончено. Вы сможете прочитать наши имена в тех газетах, в которые в Такерской тюрьме будут заворачивать рыбу.

— Я не попаду в Такер. Ни в Такер, ни в Синг-Синг, ни куда-нибудь еще. Как по-вашему, старина, для чего нужны адвокаты? Они смогут вытащить хорошего парня из какой угодно передряги. А теперь, что вам на самом деле нужно? Изучаете это место для вашего очередного налета? Что ж, приходите, постреляйте и убейте врача, или судью, или политикана. Беккер не получит от этого ровно ничего хорошего.

— Послушайте, Мэддокс, — впервые заговорил старик. — Мы пришли, чтобы поговорить напрямик. Вы не сможете ни напугать нас, ни обмануть, ни остановить. Мы собираемся продолжить наступление против вас. Чем больше вы будете сопротивляться, тем больше народу погибнет. Почему бы вам не воспользоваться случаем и не выйти из игры вовремя? У вас есть ваши миллионы. Уезжайте в Мексику, или Швейцарию, или, на худой конец, Неваду, или еще куда-нибудь.

— Хорошо сказано, старина. Вы ведь немного философ, не так ли? Но понимаете ли, ваш анализ неверен: речь здесь вовсе не о деньгах. И все мы это хорошо знаем. Речь идет немного о другом. О том, кто здесь босс.

— Нам до этого нет никакого дела, — сказал ковбой. — Мы хотим лишь выгнать вас из города или разделаться с вами. Других вариантов просто не может быть.

— Есть и третий: вы умрете.

— Это маловероятно, — возразил Эрл. — Даже если вы сумеете найти несколько по-настоящему плохих парней.

— И четвертый, — продолжал Оуни. — Для нашего престарелого друга пригодился бы солидный банковский счет к отставке. Приличная заначка. С удачными инвестициями он мог бы вести замечательную жизнь. Что касается вас, ковбой, то у меня есть для вас хорошая работа. Я получил подробные отчеты. Вы отличный стрелок. Мне сказали, что не хуже Джонни Испанца, а возможно, даже лучше. Так что переходите работать на меня.

— Готов держать пари, что вы всерьез считаете это возможным, — сказал ковбой. — А теперь смотрите, как обстоит дело. Вы бык. Вам нравится бодать рогами и отшвыривать с дороги тех, кто попадается вам под ноги. А мне это совершенно не нравится. Если честно, то от этого у меня закипает кровь.

Оуни столкнулся с удивительным и по-настоящему редким явлением. Перед ним находился человек, который казался ему в буквальном смысле бесстрашным. Собственная смерть не имела для него никакого значения. Такой опытный человек, как Оуни, мог без труда разглядеть этот органически присущий ему нигилизм в черноте, излучаемой его глазами. Ковбой обладал тем презрением к жизни, которое было у Винсента Бешеного Пса, и готовностью рисковать своей собственной жизнью в любое время, за любую ставку, в любой схватке на любой улице или переулке. Мемфис Добряк был прав: он не боялся смерти. И это делало его действительно очень опасным.

— Вы серьезно считаете, что можете напугать меня? — спросил Оуни. — Я сражался на улицах с пушками и ножами. Я выбился среди других банд в самом жестоком городе на земле. Когда ведешь войну с совершенно сумасшедшим ирландским парнем по прозвищу Бешеный Пес, который жаждет твоей крови, и ты остаешься в живых, а он умирает, то, позвольте уж мне так заявить, можно смело сказать, что ты кое- чего добился. И ведь Бешеный Пес был только одним из многих.

— Треп недорого стоит. Мы говорим свинцом.

— Теперь выслушайте меня, ковбой... О, привет, судья Легранд. — Оуни помахал бокалом с шампанским проходившему мимо политикану и одарил обаятельнейшей улыбкой и судью, и мэра О'Донована, который шел рядом с ним. — И выслушайте внимательно. На следующий день после очередного вашего налета начнут рваться бомбы. В негритянском городе. Погибнет двадцать, а может быть, тридцать негров. Все будут думать, что это устроено какими-нибудь ночными всадниками или же ребятами в капюшонах. Будет проведено расследование, результат которого, я думаю, можно благополучно предсказать заранее: результата просто не будет. Но вы, мой друг, и я, мы с вами будем знать: это вы убили тех негров. И будете убивать все больше и больше. Так что, боюсь, это вам придется покинуть город. Или улицы здесь сделаются красными от негритянской крови, а вы будете думать об этом всю оставшуюся жизнь, старина. Угощайтесь шампанским. Всего хорошего.

Он поднялся и ушел не спеша.