оказались весьма пестрыми. Он обладал одним из тех редких умов, ярких, но искаженных от природы. Он был хитрым, практичным, лишенным нервов карьеристом, способным проявлять выдержку и полное самообладание во всех или почти во всех случаях.

И вот теперь он занимался своим делом с такой сосредоточенностью, которая поразила бы большинство его хулителей, тех, кому никогда не доводилось даже мельком видеть реального Френчи и кто наградил его прозвищем Коротышка. Он начал с самого первого ящика и в течение почти четырех часов, не отрываясь, бегло просматривал лежавшие там листочки, которые он совершенно правильно назвал про себя коммутационными схемами.

Его взгляды на эту проблему были весьма оригинальными, сильно отличались от подхода Ди-Эй и Эрла и являлись отличным примером того, как хорошо он мог разбираться в сложных вещах, когда бывал по-настоящему сосредоточен. Френчи исходил из того, что империя Оуни Мэддокса лишь во вторую очередь являлась империей насилия, подавления, взимания поборов и подкупа местных властей; прежде всего она была телефонной империей. Это знали все: данные о ходе и результатах скачек по всей Америке мгновенно передавались во все вассальные герцогства империи, во множество незаметных букмекерских заведений, размещавшихся в задних комнатах греческих кофеен, в аптеках, галантерейных магазинах и всяких других местах, куда часто и помногу заходят люди. Легендарная и загадочная центральная букмекерская контора именно поэтому являлась — с этим были согласны все — опорной точкой всей деятельности. Разгромив ее, они действительно могли бы лишить Оуни информации и тем самым нанести ему непоправимый удар и в кратчайшее время разорить его. Это отлично знали Эрл и Ди-Эй.

Но Френчи в своих рассуждениях прошел на шаг дальше, чем они, решив, что центральную контору можно было создать лишь при содействии телефонной компании. В этом здании где-то, как-то, кем-то проложены потайные кабели, которые каким-то образом соединены с неким ничем не примечательным зданием в Хот-Спрингсе, причем эти провода должны быть устроены таким образом, чтобы не проходить через главный коммутатор, обслуживающий город. Никто посторонний не мог вызвать телефонистку и сказать ей: «Ну-ка, дорогуша, быстренько дай мне центральную букмекерскую контору». Поэтому где-то в этом здании должен был прятаться ответ.

Теперь Френчи усердно изучал схемы соединений. Он очень быстро сообразил, что значок в виде небольшого черного ромба, какими на географических картах обозначают месторождения алмазов, указывает на наличие телефонного разветвления, и предположил, что центральную контору должна отличать необычно крупная россыпь черных ромбов. Поэтому его глаза искали на схемах группы черных алмазов. Но проблема состояла не в том, что их было трудно найти. Напротив, подобных месторождений было слишком много. Казалось, они были на каждой страничке, порой даже по нескольку штук, и довольно часто Френчи распознавал их по адресам — одно, например, находилось в военном госпитале, что, конечно же, имело смысл, потому что раненым, все еще не оправившимся после войны, необходимо было поддерживать постоянные телефонные контакты с родными и близкими. Поэтому Френчи искал россыпь черных алмазов, возникшую без очевидной с первого же взгляда причины.

Эта работа показалась бы стороннему наблюдателю очень скучной и действительно стала бы такой для большинства людей. Но для Френчи она оказалась самым настоящим счастьем. Она позволила ему забыть о том, кем он был и что ему приказывали его демоны, о его паранойе, его страхах, о непрерывно накапливавшемся в его душе чувстве обиды на весь мир, о постоянной нервозности его бравады, которую ему лишь частично удавалось скрывать. Он работал стремительно, напряженно и тщательно, делая время от времени паузу, чтобы записать адрес кучки ромбов, которую он не мог идентифицировать.

Так он продолжал трудиться, пока небо на востоке не начало светлеть. Он посмотрел на часы. Они показывали ровно шесть утра, и скоро должна была прийти дневная смена. У него остались необследованными пять ящиков, но времени уже почти не было.

Френчи решил возвратиться на следующую ночь, а может быть, и на следующую за ней, если возникнет такая необходимость. Быстро закрыв ящик, с которым закончил, он осмотрелся, проверяя, не оставил ли каких-либо следов своего пребывания, ничего не заметил и уже собирался уходить.

Но вдруг сказал себе: а чем черт не шутит?

Резким движением он открыл один из неисследованных ящиков и вытащил стопку схем, действуя словно во сне. Он даже не стал внимательно просматривать каждую из бумаг, а просто быстро пролистал их, придерживая большим пальцем край стопки и глядя краешком глаза. Единственным, что привлекло его внимание, была большая чернильная клякса. Кто-то допустил неряшливость. Он пролистал пачку до конца.

И тут ему пришло в голову: да ведь это же единственная попавшаяся ему за все время помарка!

Он быстро пролистал пачку задом наперед, нашел привлекшую его внимание страницу и — о Мария, Матерь Господа нашего Иисуса Христа! — это оказалась не клякса, а такое интенсивное скопление ромбов, что оно походило на пятно Роршаха[41]. В этом пятне Френчи увидел свое будущее.

Он записал адрес и сказал себе: «Ну конечно!»

— Нет, — заявил Бен, — нету здесь никаких брызг. Нет брызг, и все тут. Никаких брызг.

— Но что же тогда здесь есть, любимый? Ты должен мне помочь, мой милый маленький пупсик, — откликнулась графиня.

— Слушайте, голубочки, — вмешалась Вирджиния, — вам, наверно, все это дерьмо кажется чертовски забавным! А я уже ног не чую. Мы шляемся здесь целых десять лет.

— Вирджиния, я же говорил тебе, чтобы ты не надевала туфли на очень высоких каблуках.

— Зато выглядит она великолепно, дорогой, — сказала графиня. — Она куда привлекательнее, чем любая из этих картин, и мне очень нравится тон лака, которым покрыты ноготки на пальцах ее ног.

— Дороти, оказывается, это тебя нужно называть Багси. Ты достаточно чокнутая, чтобы честно заслужить такое прозвище.

Две женщины и мужчина стояли в отведенном под современную живопись крыле лос-анджелесского музея, где была выставлена изумительная коллекция новейших произведений декадентского искусства. Картина, на которую они смотрели, могла бы изображать взрыв хиросимской бомбы на фабрике краски: пигмент остервенело бросали на холст, пока каждый квадратный дюйм не оказался покрыт хаотично расположенными пятнами.

— У этого парня, похоже, серьезные проблемы, — предположил Багси.

— Он подонок. Испанский мерзавец, который сотрудничал с нацистами и избивал всех своих женщин. Но он самый знаменитый художник в мире. Цыпочки так и толпятся вокруг него.

Бен немного наклонился, чтобы прочитать имя.

— Никогда не слышал о нем, — сказал он. — Ему нужно брать уроки рисования.

— Он никогда не слышал! Да ты никогда не слышал ни о чем, кроме дамы да пиковой десятки! — раздраженно фыркнула Вирджиния.

Будь оно все проклято! Тонкий ремешок ее правой босоножки никак не хотел держаться на месте, все время сползал в ямку у основания мизинца и уже натер там болезненное красное пятно. Ей приходилось то и дело наклоняться и поправлять ремешок. Вот и сейчас она наклонилась, стоя спиной к своим спутникам, и услышала, как ее любовник Бен сказал своей дорогой приятельнице Дороти, графине:

— А вот это настоящее искусство!

— Ты испорченный еврейский мальчишка, — откликнулась Вирджиния. — Бен, у тебя ужасно низменные мысли. Ты пришел, чтобы смотреть картины, а все время пялишься на мою задницу!

— Он просто мальчишка, — отозвалась графиня. — Вирджиния, а чего еще ты от него ожидала? Именно за это мы его так любим.

— Да, Дороти, но тебе больше не приходится с ним трахаться. А мне все еще приходится.

Графиня рассмеялась. Общение с беспутными друзьями вызывало у нее подлинное веселье. Они были, конечно, куда забавнее, чем надутые олухи из округа Датчесс, вместе с которыми она росла.