со своим владельцем с корабля на корабль, из сражения в сражение. Он вынес ящичек в сарай, щелкнул выключателем ничем не прикрытой электрической лампочки и откинул крышку.

Внутри лежало множество каких-то предметов, аккуратно завернутых в чистые тряпочки. Эрл вынимал их по одному и разворачивал; каждый предмет тускло поблескивал в желтом свете. Все они были покрыты слоем смазки, которая должна была обезопасить металл от влажности. Содержимое ящичка было очень хорошо ему знакомо. Приклад с затворной коробкой, ствол и патронник, затвор и возвратная пружина, передняя рукоять. Все части складывались вместе с такой легкостью, что было сразу ясно: детали отлично приработаны одна к другой. Эрл знал, каких прихотей можно ожидать от этого оружия, знал все мельчайшие нюансы его конструкции: как вставлять на место затвор, как совмещать фиксаторы, как вворачивать рукоять затвора.

В конце концов он соединил раму с прикладом, защелкнул фиксатор, и предмет принял свою окончательную форму. Не прошло и трех минут, как в руках у Эрла оказался автомат «томпсон» М1А1 с его простым, нерифленым стволом и толстым дулом, похожим на поросячий пятачок, его строгой прямолинейностью, его утилитарным серым цветом, его исцарапанным деревом приклада, рукоятки и ложа. В ящичке хранилось также десять магазинов по 30 патронов, а в багажнике его машины валялась еще тысяча трассирующих патронов того же сорок пятого калибра, которые он недавно рассчитывал сбагрить какому-нибудь другому правоохранительному агентству.

Теперь, как и во множество других ночей своей жизни, случившихся за минувшие годы, он должен добраться куда-то к рассвету. А с рассветом должно начаться убийство.

В конце концов фордовский микроавтобус, ревевший во всю мощь трехсот двадцати четырех лошадиных сил своего паккардовского мотора, вполз на небольшой холм и вырвался из-под деревьев.

— Вот мы и на месте, — сказал Джонни Испанец, — и у нас еще больше часа в запасе. Разве я не говорил тебе, Оуни, английский ты алкоголик, что в свое время уже делал это, и тоже для тебя?

Оуни испытывал величайшее облегчение.

Он вылез из машины и глубоко вдохнул, чувствуя, как прохладный лесной воздух заполняет его легкие.

Поле простиралось на добрую сотню миль во все стороны; во всяком случае, так казалось под звездным небом и яркой, белой, будто слоновая кость, луной. В бледном свете было видно, как слегка волнуется трава под ветром. Оуни смутно различал невысокий барьер холмов на дальней стороне, а на этой стороне не было ничего, кроме деревьев, под которыми они ехали перед этим.

Последние часы были ужасны. Они еле-еле тащились по совершенно не наезженной проселочной дороге, по меньшей мере дважды мотор глохнул, время от времени попадались крутые, но, к счастью, короткие подъемы, на которых всем пассажирам приходилось вылезать, и лишь несравненные таланты Джонни, его мягкое обращение с двигателем, его чувство равновесия и власть над машиной позволили им забираться все выше и выше в гору.

Откуда Джонни так хорошо знал дорогу? Ведь с тех пор, как их провел здесь старый шериф, прошло целых шесть лет. У него должна быть неплохая память. Он был определенно гением.

— Ты сделал это, дружище, — сказал он Джонни.

— Да, сделал, — согласился Джонни. — Сейчас ты благодарен мне, Оуни, но, когда придет время расплачиваться, все окажется совсем не так. Ты к тому времени убедишь себя в том, что мог и сам сделать все это, а то, что сделал я, будет казаться тебе сущими пустяками. Тогда ты в лепешку разобьешься, чтобы надуть меня, уж я-то я знаю.

— Нет, — возразил Оуни. — По справедливости так по справедливости. Вы, мальчики, выполнили за две минувшие недели две тяжелые работы. Я заплачу вам вдвое против того, что заплатил за товарную станцию.

— Вшестеро будет куда лучше, Оуни.

— Вшестеро?!

— Вшестеро. Не в два раза больше, а в шесть раз. Это будет справедливо. И у тебя останется большая часть того, что ты имеешь сегодня.

— Господи! Всего-то один рабочий день!

— Вшестеро, Оуни. Это была пятидневная работа, потребовавшая очень серьезной подготовки. А иначе ты весь остаток своей жизни смотрел бы на мир из окошка арканзасской тюрьмы Дэннамора.

— Вчетверо, и по рукам.

— Ладно, Оуни, но только потому, что я не люблю канители. Пусть будет впятеро больше, и на этом поладим, как добрые друзья.

Оуни протянул ему руку. Он только что заплатил полтора миллиона долларов за свою новую жизнь. Но у него оставалось еще семь миллионов, и кроме того, в европейских банках лежали три миллиона, о которых не знали ни Джонни Испанец, ни Багси Сигел, ни Мейер Лански.

Гангстеры пожали друг другу руки.

— Мальчики, мы теперь богаты, — сказал Джонни.

— Стали еще богаче, ты хочешь сказать, — поправил Оуни.

— Теперь мы можем зажить спокойно. Хватит работать. Мы можем побросать наши «томми» с рыбацкого пирса в Санта-Монике.

— Пожалуй, я сохраню свой «браунинг», — ответил Герман. — Никто не знает, когда он может пригодиться.

— Ну хорошо, а теперь вам всем предстоит еще немного поработать. Вы знаете, что делать.

Они должны были подготовить, место для приземления самолета. При этом следовало учесть направление ветра, потому что самолет должен садиться и взлетать против ветра. Действуя не менее слаженно, чем любая команда БСС, готовившая площадки для тайного приема самолета в оккупированной Франции, бойцы Джонни извлекли какие-то веши из задней дверцы большого «форда» и углубились в долину. Там они быстро собрали ветроуказатель и принялись определять преобладающее направление. После этого оставалось только просигналить фальшфейером, когда самолет прилетит, развернуть его, когда он сядет, подняться на борт, и все.

Когда помощники Джонни отправились заниматься делом, а потом перегонять автомобиль в нужное место в долине, Оуни вынул и закурил сигару. Это была «кохиба» с острова, длинная, с сильным вкусным пряным запахом, и она успокоительно подействовала на него.

Он сделал это. Он, Оуни, сделал это. Он смог бежать, он отдохнет в тропиках и примется за дело, он соберет новую команду, он расплатится с долгами, он проложит себе путь обратно, на высшую ступень рэкета.

Оуни хорошо запомнил выражение лица Багси после того удара. Теперь он вообразил себе лицо Багси, изуродованное пулями. Багси в одном из его постоянных кремовых костюмов, обрызганном черной кровью. Изящество тренированного атлета превратится в насмешку из-за дурацкой позы, в которой он упадет. Оуни представлял себе фотографии Багси на первых полосах бульварных газетенок, их резкость, превращающую его смерть в какой-то комический карнавал. Публика любит, когда погибает гангстер. Гангстеры — это настоящая аристократия Америки, в чем-то даже больше, чем кинозвезды, потому что все события из кинофильмов происходят у гангстеров в реальной жизни, их роли выносятся в шапки газет, тогда как у актеров вся героика существует только в царстве фантазии. Звезда из кинофильма может вернуться и сделать другой фильм; звезда с первой полосы таблоида вернуться не может, и это накладывает на мир гангстеров отпечаток невероятной стремительности и элегантности. Это бывает так же ослепительно, как в кино, и притом реально, как сама жизнь и смерть.

А потом он услышал звук. О, как же это было прекрасно!

Из далекого далека донеслось жужжание многомоторного самолета. Он должен был немного покружиться, дождаться, пока свет, который уже начал понемногу подсвечивать небо на западе, по- настоящему озарит долину, и тогда машина сядет. Самолет вел хороший парень (по крайней мере, так