– И что теперь? Что думаешь делать дальше?

Она не стала делать вид, будто бы не поняла его вопроса.

– Хочу заняться другими больными. Только не им. После того, как я... я приняла решение о донорстве, у меня практически нет иного выбора. Оставаться его кардиологом я уже не могу.

– Мы могли бы обсудить это на комиссии по этическим вопросам. Такие решения с ходу не принимаются, ты это сама знаешь не хуже меня.

Она покачала головой:

– Попрошу Маркуса Сарандона, он все сделает, как надо.

Крис посмотрел на Энджела.

– А пациенту нашему что скажешь? Мадлен тяжело вздохнула.

– Я сама пока не знаю.

Как и все похороны вообще, эти были невыносимы.

Крематорий представлял собой великолепное здание из белого кирпича, опирающееся на колонны. Здесь были и безукоризненно подстриженные лужайки, и молодые дубки, обещавшие когда-нибудь сделаться мощными высокими дубами и придать новым строениям респектабельность и величие. Этот крематорий был сооружен с учетом симпатий американцев – их приверженности к стилю безукоризненного семейного особняка, построенного в южном стиле, свойственном давно ушедшей эпохе. Тогда под одной крышей сменялись одно за другим многие поколения одной большой семьи, а жизнь была удобной и более простой. Глядя на крематорий с фасада, можно было без особого труда представить себе расположенное на заднем дворике тщательно ухоженное семейное кладбище, окруженное невысоким аккуратным заборчиком.

Разумеется, все это было призвано именно производить впечатление. На самом деле за зданием из белого кирпича простирались многие акры зеленой лужайки – с откосами и холмиками, похожей на лужайку для игры в гольф. Клены и ольхи стояли тут и там, роняя свои многоцветные листья на ровный зеленый ковер.

Мадлен и Лина стояли совсем близко друг к другу вместе с остальными людьми, пришедшими почтить память умершего. Машины одна за другой подъезжали, образуя длинную вереницу вдоль обочины дороги. Женщины то и дело подносили платки к глазам, беседуя об отце Фрэнсисе. Мужчины горестно качали головами, поглядывая на могилу и успокаивающе обнимая за плечи жен и матерей.

Пришедшие подходили к тому месту, где должна была проходить заупокойная служба. Мадлен узнавала некоторые лица – это были прихожане отца Фрэнсиса из дома престарелых.

Она наблюдала за тем, как они медленно шли мимо нее; в глазах многих из них Мадлен видела отражение собственного горя. Лица этих стариков напоминали ей лицо самого Фрэнсиса. Только теперь она начинала понимать, в скольких человеческих судьбах он принимал участие, скольким помогал. Прошло всего лишь два дня, как его не стало, а казалось – минула целая вечность.

Мадлен, подняв голову, посмотрела на небо, сжимая в руке холодные листы мемориального альбома. «Знал ли ты, как тебя любили, Фрэнсис? Говорил ли тебе кто-нибудь об этом?..»

– Я не хочу идти туда, – тихо произнесла стоявшая рядом Лина.

Взглянув на дочь, Мадлен заметила, как та побледнела, увидела тени под глазами. И внезапно задумалась о том, что ей сказать: девушке, которая уже не маленькая девочка, но еще и не взрослая женщина. Мадлен просто не знала, как себя вести: улыбаться и делать вид, что все хорошо, или не притворяться, дать волю своему горю, не скрывать, что ей больно и тяжело. Она не знала, чем Лине помочь сейчас, возможно ли это вообще.

Она протянула руку и погладила дочь по щеке.

– Есть недалеко одно место. Я хожу туда иногда... Лина, всхлипнув, взглянула в глаза матери.

– Да?

– Может быть, сходим вместе... как бы попрощаемся с Фрэнсисом по-своему.

Губы Лины задрожали. Глаза опять наполнились слезами.

– Наверно, так лучше всего, – тихо согласилась она. – Не хочу прощаться с ним... вместе со всеми.

Мадлен не знала, что и ответить на слова дочери. Чтобы ничего не говорить, Мадлен просто обняла Лину за талию и притянула к себе. Лина посопротивлялась, совсем немного, для виду, и прижалась к матери. Вместе, обнявшись, они пошли навстречу все подъезжающим автомобилям вдоль длинной дороги, не обращая внимания на шум моторов и ослепительный свет фар.

Сев в «вольво» и захлопнув за собой дверцу, Мадлен на секунду почувствовала, как будто она отгородилась от гнетущей атмосферы похорон. Но по дороге в места, где прошло детство Мадлен, она снова ощутила прилив воспоминаний. Ей вспомнился запах горящего воска и ладана, всегда встречавший Мадлен в церкви, густой аромат оранжереи, благоухание лилий. Мадлен внезапно вспомнила, как однажды архиепископ низким, монотонным голосом рассказывал ей о некоем отце Фрэнсисе, человеке, которого Мадлен почти совсем не знала. Набожный, очень серьезный, самоотверженный пастырь, всегда готовый прийти на помощь, – так говорил об отце Фрэнсисе архиепископ.

Но из мыслей ее сейчас почти не выходило воспоминание о восемнадцатилетнем молодом человеке, который когда-то спас ее. Она многое успела забыть, но твердо помнила свои отчаянные словэ: «Помоги мне», и простой ответ Фрэнсиса: «Я всегда буду рядом, Мэдди, всегда».

Выключив двигатель, Мадлен некоторое время сидела неподвижно, глядя нэ рэзбивэющиеся о ветровое стекло первые дождевые капли. Сквозь затуманенное стекло она видела бывший дом своего отца, обрамленный серыми тучами, окруженный голыми деревьями; окна в доме казались такими же черными, как в день смерти отца. Лужайка перед домом была просторной, покрытой увядшей травой и сухими листьями.

Наконец Мадлен со вздохом произнесла: