– Очень жаль, Фрэнсис, мне правда очень жаль. Я знаю, как ты переживаешь за нее.

После долгой паузы он заговорил опять: – Да. Нужно будет пойти навестить ее. Мадлен взглянула на него и с удивлением увидела, как погрустнело его лицо. Она опустила глаза, взглянула на свою ладонь, потом провела ею по щеке Фрэнсиса.

– Что случилось, дорогой?

Он пригладил рукой свои светлые волосы. Мадлен ожидала, что он рассмеется, скажет, что у него все в полном юрядке, но он оставался необычно притихшим. И как-то по-новому, испытующе смотрел на нее.

– Фрэнсис?

Он подался чуть вперед. При этом не отрываясь смотрел ей прямо в глаза. У Мадлен отчего-то торопливо забилось сердце.

Прежде чем она успела сказать хоть слово, лицо Фрэнсиса изменилось, сделалось прежним, привычным.

– Да так, ничего, Мэдди-девочка. Абсолютно ничего. У Мадлен возникло чувство – ну не сумасшествие ли? – словно она только что, сама того не ведая, подвела Фрэнсиса.

– Фрэнсис, ты же знаешь: если что случится, я всегда с радостью тебе помогу. Только скажи.

– Знаю, – сказал он, улыбаясь мягкой, чуточку печальной улыбкой. – Это я знаю.

Лина соскочила с жесткого сиденья своего спортивного нелосипеда с десятью скоростями и выставила опору. Легкий велосипед стоял, чуть накренившись влево. Она стащила с головы шлем и тряхнула по- мальчишески коротко стриженной головой. Взъерошила волосы, чтобы они выглядели как можно более неряшливо.

Мать ее новую прическу, разумеется, не одобрила. «Ну совсем как у Билли Айдола, Лина. Неужели ты и вправду хочешь выглядеть, как этот ужасный Билли Айдол?!»

По правде говоря, мамаша, даже если б и захотела, не смогла выдумать лучшего комплимента своей дочери. Кроме того, сегодня был едва ли не самый подходящий день, чтобы выглядеть именно как Билли Айдол.

Сегодня Лине исполнялось шестнадцать лет, и она приготовила матери не слишком приятный сюрприз. А уж как ей было приятно преподнести этот сюрприз!

По совести говоря, был только один подарок, который Лине действительно хотелось сегодня получить, но она знала, что стоит ей только заикнуться об этом, как может начаться целая буря.

Лина сунула руку во внутренний карман своей кожаной байкерской куртки и вытащила смятую пачку «Мальборо лайтс». Глубоко затянувшись, закурила. В легких сразу закололо, и Лина закашлялась. Все равно: стоило курить именно сейчас.

Мать просто выходила из себя, если от дочери пахло табаком.

Улыбнувшись своим мыслям, Лина ленивой походочкой пошла по выложенной кирпичом дорожке через ухоженный дворик перед белым сельского вида домом с большим крыльцом. Дом стоял обособленно, в самом конце улицы. Когда-то вокруг него был участок в сотню акров, да и сам дом принадлежал какому-то фермеру. Теперь же он был просто одним из старомодных домов, замыкавших ряд стандартных коттеджей. Росшие вокруг кусты и деревья, как всегда, находились в идеальном порядке: были аккуратно подстрижены. Так же аккуратно была скошена и трава на лужайке. Цветочные горшки, раскрашенные в желтый, красный и коричневый цвета стояли на каждой ступеньке крыльца.

Все вокруг выглядело идеально, как на картинке. Единственное, что не соответствовало картине, – это пыльный «фольксваген» отца Фрэнсиса, небрежно оставленный посредине подъездной дорожки. На ржавом переднем крыле Лина заметила свежую вмятину и вскользь подумала, чью же машину на этот раз задел священник.

Поднимаясь на крыльцо, она чуть замешкалась и еще раз взъерошила волосы. Она отлично понимала, что выглядит сейчас на редкость отвратительно, как самая что ни на есть последняя грязная дешевка, – но именно этого ей и было надо сегодня. В правом ухе висели три серьги, в левом таких было четыре. Кровавого цвета губную помаду дополняли синие тени. Черные, в обтяжку, джинсы «Левис» с дюжиной специально сделанных прорех, и мужская дырявая майка белого цвета с грязными пятнами.

В глубине души она осознавала, что глупо так наряжаться только для того, чтобы взбесить чистоплотную мать, однако сейчас Лине это было безразлично. Тем более что была и другая причина: все, что делала Лина, должно было приковывать к ней внимание матери. Доктор Хиллиард, Богоматерь от Медицины, которая даже после утомительной десятичасовой смены в клинике выглядела безупречно, которая, казалось, не сделала в своей жизни ни одной ошибки, была правильной до отвращения. Всякий раз, когда Лина смотрела на мать, она чувствовала себя совсем еще маленькой, глупой, ни на что не способной. Это так беспокоило ее, что каждый вечер перед сном она нередко заливалась слезами: ей так хотелось хоть в чем-то походить на свою мать.

Но в конце концов Лине осточертело рыдать в подушку, завидовать матери, стремиться к какому-то совершенству. В этом году она вдруг поняла, что ей никогда не сделаться такой, как мать. Осознание этого освободило ее от многих комплексов. Лина перестала даже пытаться зарабатывать в школе хорошие отметки, перестала искать себе настоящих друзей, вообще стала вести себя, будто с цепи сорвалась. Бунт доставлял ей какое-то особенное, ни с чем не сравнимое удовольствие.

Но прошло некоторое время, и она поняла, что просто портить матери нервы – этого уже недостаточно. Ей требовалось что-то иное. И в конце концов Лина осознала, чего именно ей недостает.

Отца.

Было странно, что она вообще думала об этом человеке. Однако Лина ничего не могла с этим поделать. Она отлично помнила тот день, когда вдруг почувствовала, как сильно ей не хватает отца. И это были не какие-то смутные желания вроде «о, как бы я хотела, чтобы он оказался рядом», совсем нет. Это была постоянная, грызущая тоска, похожая на отчаяние от потери очень близкого человека.

Это случилось, когда Лина была в шестом классе, то есть за год до того, как она стала взрослой девушкой. Лина собралась с духом и спросила мать об отце. Мадлен поначалу была ошеломлена, затем на ее лице появилось скучающее выражение. Мать нехотя объяснила, что он оставил их много лет назад, потому что не был готов почувствовать себя отцом. И что все это не имеет к Лине ровным счетом никакого отношения. Под конец Мадлен говорила с отчаянием в голосе: «Совершенно никакого отношения».