— Да вот же, нагрели так нагрели! Надо, говорят, было внимательно читать, что в договоре в сносках мелким шрифтом написано!

— Не убивайся так, Голуба! В беде не оставим! Завтра попрошу Андреича грант тебе какой или субсидию выписать. Это вот он может.

— А с козлами теперь что? Может, вакцинацию просто провести в заповеднике? А то ведь Эсмеральда моя без общества затосковать может, лечи потом от депрессии. Как ведь вчера ночью рвалась за мной! Копытом по двери била, пока не вернулся.

— Ты бы с ней построже, а то того и гляди тебя копытом бить начнет. Этим козам только дай волю! Вот и тост у меня созрел: за свободу воли под усиленным режимом!

Потапов с Голубем чокнулись и опрокинули по стопке. Занюхали солеными огурчиками и закусили копченым салом.

— Вот кого бы надо под усиленный режим, так это Аполлонского, — обтирая рот, сказал Иван.

— Это не по нашей части, — отозвался Потапов. — Это случай клинический, городской сумасшедший, да и только.

— Может, главного городского психиатра на него напустить?

— Сейчас не выйдет. Сеня психиатру сертификат на квартиру выписал в своем «Веке», так что пока он стройку «Века» не закончит, у него психическая неприкосновенность.

— А на тебя он заявление не напишет? Ну, что ты ему рыло начистил.

— Не напишет. Постесняется.

— Он вроде стеснительностью не страдает.

— Про Бармаглота слышал?

— Это который главный Сенин головорез?

— Ну да. Мой человек. Стоит Сене пикнуть — Бармаглот его тут же стеснит, до ломоты в костях.

— Ты смотри, Потапыч, как ты ловко ему своего вертухая пристроил.

— Я, Ваня не пристраивал. Сеня сам просил меня уступить ему Бармаглота. Я и уступил. Ну, у меня опять тост созрел: за взаимоуступчивость!

Потапыч протянул Ивану стопарик. Иван заглотил, не закусывая.

— А что ж ты раньше молчал? Ты тогда Бармаглоту позвони, скажи, чтоб хозяину подсказал про фуру забыть.

— Это ты молоток, это мы сейчас, — засуетился Потапыч. — Мы же с тобой не знали, что козлы до сих пор в частной собственности, мы же на них как на беспризорное городское хозяйство смотрели.

— Ну да!

— Полкан! — позвал Потапов пса из коридора. — Мобилу мне принеси.

Полкан не заставил себя ждать. Потапыч вытащил у него из пасти свой мобильник, вытер об штаны и стал шарить в записной книжке.

— Черт, — бормотал он себе под нос, — как же его настоящая фамилия? Верхоянский, Верхоглядский, Наблюдянский, Прихлебянский? А, вот, Паша Пятиглядский.

Он ободрительно подмигнул Голубю и поднес трубку к уху.

— Паша? Приветствую. Узнал? Потапыч, Потапыч. Ты щас где? В какой засаде? Корпоративная тайна? Ну не разглашай, не разглашай. Говорить можешь? А слушать? Ну тогда слушай. Тут ко мне человечек обратился, непонятку с твоим хозяином отрегулировать. Ты вообще в курсах по событиям последних суток? Ну молодца, ты всегда нос по ветру держишь. Так передай шефу, что ошибка с его козлами вышла, обознались ребята, не тех козлов ловили. Пусть кипеж не поднимает и номерным знаком от фуры на публике не машет. Нет, ты не говори ему, что через меня обращались. Он на меня пока зуб держит. Скажи, что твой кореш за человечка просил. И человечек нужный, владелец захватного предприятия. Ему задачу поставили — он и ловил, думал, они городские, бесхозные то есть. А это не ты вчера ночью на «Купола» с неба падал? Че молчишь? Ты, значит…

Потапыч отнял трубку от уха. «Отключился, падла». И проговорил, обращаясь к Ивану:

— Все, Голуба, не ссы. Бармаглот Сене растолкует. А вот сегодня ночью сиди лучше дома, и козу свою не выпускай. Не ровен час…

— И чему же час не равен? — поинтересовался Иван.

— Не умничай, Ваня. Тоже мне любитель математики — проценты по кредиту посчитать не мог. Просто посиди дома и дурацких вопросов не задавай, ни мне, ни себе. Давай на посошок — и разбежались.

Потапыч разлил по стаканам остатки горючего.

— Вот тебе, Голуба, тост на прощанье. Летел зимой воробей, замерз и упал на землю. Проходила мимо корова и шлепнула на него свою лепешку. Воробушек под лепешкой отогрелся, ожил и зачирикал. А тут лиса мимо бежала. Выковыряла она воробушка из коровьей лепешки, обтерла о снег и съела. Так вот, Голуба: попал в дерьмо — сиди и не чирикай!

Ровно в двадцать три ноль ноль Сан Саныч Газидзе в теплой фуфайке с ружьем через левое плечо вышел из подъезда, правой рукой опираясь на палочку. Натруженная за день больная нога горела, гудела и требовала покоя. Но Сан Саныч, воспитанный под девизом «И нет нам покоя, гори, но живи», не поддался эгоистическим требованиям отдельной конечности. Однажды возложив на себя ответственность за «Золотые купола», он должен был нести ее, невзирая на обстоятельства.

На скамейке у подъезда его уже ждали двое — Шахмар Султанович Казбеков в бурке, с чеченским кинжалом за поясом и Аркадий Исаакович Лор в белом халате поверх куртки, с кружкой Эсмарха, перекинутой через шею.

— Ну что, бойцы, — поприветствовал их Газидзе. — К охране суверенной территории «Золотых куполов» готовы?

— Всегда готовы! — дружно воскликнули оба два.

— А ты, Аркашка, зачем клизму припер?

— Потенциальных нарушителей границы отпугивать. Один вид клизмы, говорю тебе как опытный проктолог, любого настоящего мужика быстрее всякого ружья в бегство обратит.

Саныч с Султанычем мысленно примерили это рассуждение Лора к себе и были вынуждены согласиться.

Сгруппировавшись — Саныч по центру, Султаныч с правого фланга, а Исакыч с левого — боевое подразделение ТСЖ вышло в ночной дозор. Они прошли по подъездам, запертым теперь, в отсутствие консьержей, на кодовые замки. Все было спокойно. Обошли по периметру тихий и темный «Купол’ок», рассуждая о том, кто теперь, после гибели Сачкова, может взять на себя отсуживание «Куполка» у Аполлонского, не испугавшись возможных последствий. Получалось, что никто.

— «Купол’ок» у нас теперь как Ватикан посреди Рима, — пошутил Лор, — государство в государстве.

— Нет, дорогой, — возразил Казбеков, — это Западный Берлин до падения Берлинской стены. Видишь, как забаррикадирован.

Так, углубившись в исторические аллюзии, они вышли к речке Старице. Темная река быстро, но почти бесшумно несла талые воды западных столичных окраин, чтобы слить их в Москву-мать, напитав ее пивным суслом и молочной сывороткой Очаковских пищевых комбинатов. В хижине бабушки Сурай светился огонек.

— Бомжи! — предположил Лор.

— Бомжи, — согласился Газизде, передал свою палку Лору и сдернул ружье с плеча.

Казбеков молча вынул из ножен кинжал. Они тихо подкрались к хижине и попробовали заглянуть в окно, но окно было плотно занавешено. Тогда они подергали дверь. Дверь была заперта.

— Навались, — шепотом скомандовал Саныч.

Султаныч с Исакичем навалились. Хлипкая дверь слетела с петель и с грохотом упала внутрь вместе с