Все вовлеченные в разведывательную активность работники туркменского посольства пребывали в состоянии чрезвычайного возбуждения с трех часов пятнадцати минут утра, когда затемненная машина с Козюлькулиевым и двумя экстрасеншами оказалась во дворе посольства. Они не были готовы к такому повороту событий. Не были к нему готовы и в далеком Ашхабаде. Посольские составили, зашифровали и отправили сообщение в столицу. Это заняло больше часа. В столице сообщение дешифровали и отправили Просто Шаху. Просто Шах прочитал сообщение и впал в прострацию: информационный бизнес был одной из основных составляющих туркменской экономики и держался эксклюзивно на Козюлькулиеве. Его провал мог обернуться дефицитом шахской казны, голодными бунтами и, возможно, дворцовым переворотом. Кроме того, могли осложниться отношения со всем зависимым от туркменского источника информации миром. Многие государства-потребители просто не поверят в иссушение источника и усмотрят в этом признаки изменения внешней политики Туркменистана в сторону прокремлевской.

Прострация Просто Шаха продолжалась несколько часов и продолжалась бы еще дольше, не вспомни Просто Шах, что лучше всего в такой ситуации обратиться к помощи высших сил через экстрасенсов, тем более что их силы удвоились. Он дал распоряжение, распоряжение записали, зашифровали и отправили в Москву. Посольские распоряжение дешифровали и зачитали женщинам. Сурай и Пелагея настроили общие частоты и настроились на прием космической информации.

Но космос молчал. Женщины усилили посыл. Но космос их игнорировал. Тогда Пелагея попросила принести из машины свою ведическую аптечку, достала растолченный мухомор, залила кипяточком, выпила и стала ждать видений. Видения не заставили себя ждать и нахлынули на нее мощной струей, чуть не лишив ментального равновесия. Она увидела себя под белым солнцем пустыни рядом с Просто Шахом, Геймураза, расчищающего лопатой кремлевские угодья, Сурай без морщин и галош, но в шляпе, по-матерински обнимающую российского Сам Самыча.

Очнувшись от видений, Пелагея вытерла слезы и прочие выделения с лица и пояснила собравшимся вокруг нее заинтересованным лицам: «Нам с бабушкой Сурай предстоит культурный взаимообмен на высшем уровне, а Геймуразу — дауншифтинг». Заинтересованные лица попросили пояснить. Пелагея пояснила: «Меня следует отправить в Ашхабад для вывода из ступора и активизации ментальных процессов у Просто Шаха. Сурай надлежит вернуться в „Золотые купола“ и взять на себя ношу резидента. А Геймуразу придется глубоко законспирироваться: сменить образ и, прикинувшись дехканином, искать возможность устроиться разнорабочим на кремлевские огороды, где он будет пристально следить за появлением новой элитной поросли».

— Почему мы не можем отправить в помощь Просто Шаху бабушку Сурай? — ревниво спросил Геймураз.

— Потому что мне было такое видение: Сурай без галош в обнимку с нашим Сам Самычем. Ты что, хочешь, чтобы я с ним обнималась?

— Нет, пожалуй, ты лучше занимайся реабилитацией нашего Просто Шаха. Это целомудреннее.

Геймураз попросил принести из машины пояс верности, надел его на Пелагею и закрыл на электронный замок. Пелагея тихо плакала: судьба разлучала ее с только что обретенной мечтой — подняться из избушки на бетонных ножках прямо под золотой купол. Поэтому лучше, рассудила она, провести пару лет в эмиграции в шахском дворце, чем на рублевских огородах в каком-нибудь дырявом вагончике среди нелегальных туркменских иммигрантов, что, собственно, и предстояло теперь Геймуразу, пока он не пройдет процесс легализации в новом образе. Пелагею одели в паранджу и памперсы, упаковали в ящик для дипломатической почты с надписью «Строго секретно» и отправили в Домодедово на ближайший рейс «Туркменских авиалиний» до Ашхабада.

Бабушка Сурай тоже плакала — ее мечта о возвращении на родину к солнцу и внукам отдалялась на неопределенное время. Но бабушка Сурай всегда подчинялась не только властям, но и галлюциногенным видениям. Поэтому она покорно взвалила на спину еще не просохший ковер-самолет, взяла в руки клетчатую пластиковую сумку с личными вещами и побрела пешком в сторону «Золотых куполов», где с нетерпением ожидала ее возвращения мать одного из претендентов на пост будущего президента России мадам де Голь.

Геймураз не плакал. Гордый потомок знатного рода, он стойко переносил выпавшие на его долю испытания. Тем более что произошедшее было результатом его собственного просчета: он должен был держать руку на пульсе последних российских изобретений в области безопасности, и просто обязан был знать о существовании Сергея Богова и его «Сюртеля». Он клял свое гуманное отношение к Сачкову, которое, как он теперь знал, все равно не спасло Николая, но поставило под угрозу дело всей его, Геймураза, жизни. Поэтому он подставил посольскому цирюльнику голову, которую пробрили, после чего на его холеное лицо приклеили круглую пышную бороду, наложили слой сажи, обозначив морщинки, обкусали ухоженные ногти, натерли руки кирпичной крошкой, надели на его мускулистое тело бесформенный халат с подпалинами, из которых торчала вата, увенчали засаленной тюбетейкой и вывезли за МКАД, в район Ярославского шоссе, где он должен был найти соплеменников, внедриться в их группу и начать все заново.

Боря открыл глаза и вперился в совершенно незнакомый потолок, разрисованный под полярное сияние. Обои на стенах имитировали дремучий хвойный лес. В углу стояла металлическая этажерка с книгами, напоминающая нефтяную вышку. К ней прислонилось охотничье ружье «Зубр» с оптическим прицелом. Пол был застелен медвежьими шкурами. Боря закрыл глаза и попытался осознать себя. Он был жив — это точно. Ныли растянутые тайскими массажистками суставы и болела челюсть, в которую врезал ему Аполлонский. Уже хорошо. Он пошевелил конечностями: не связан — значит, обошлось без смирительной рубашки. Отлично.

Он услышал кукушку и повернул голову на звук. Часы на стене показывали половину восьмого — видимо, вечера. Он попытался подняться с дивана, на котором лежал, но голова его закружилась, в глазах помутилось, и он рухнул назад. Диван жалобно заскрипел. Когда Иванько рискнул вновь открыть глаза, на него пристально смотрела Нина Вольфовна Кох.

— Где я? — рискнул поинтересоваться Боря.

— Не волнуйтесь, Борис, вы — в надежных руках.

— А куда делся Аркадий Исакыч?

— Отлучился по неотложной надобности. Обещал быть с минуты на минуту.

— А какое сегодня число?

— То же, что и осталось в вашей памяти — четырнадцатое.

— То есть моя жена еще не прилетела?

— Не прилетела. Воды хотите?

— Да, если можно, — Боря жадно приложился к протянутому стакану. — Мне бы теперь еще, извините, в туалет.

— Сами идти можете или утку принести?

— Сам, сам, — торопливо уверил Борис, поднимаясь с дивана.

Он последовал за Вольфовной по коридору, со стен которого на него во все глаза глядел Сан Саныч: то с группой товарищей, то с тушей медведя, то в обнимку с кактусом, то в обнимку с супругой. Последние сомнения рассеялись — он был в квартире Газидзе. Он заперся в туалете и присел на унитаз, пытаясь выстроить причину своего перемещения из кабинета Лора в квартиру соперника. Ситуацию мог прояснить только доктор Лор. Борис пошарил в кармане в поисках мобильника. Телефон был новый, поспешно купленный сегодня после ночного купания старого. Но на сим-карте телефона Лора не оказалось. День сегодня был на редкость невезуч. Иванько попробовал включить логику. Логически рассуждая, он пришел к заключению, что был взят в семью Газизде в качестве заложника. В первом порыве он решил позвонить в полицию, к тому же у него был прямой телефон следователя, с которым он общался сегодня утром.