Один, повторил он мысленно, совсем один, и ожидаемое будущее как две капли воды похоже на преследующее его прошлое: Вселенский Ужас бесконечен и вездесущ. Коридор с зелеными стенами был точь-в-точь как коридор, по которому его вели год назад к умирающей Молли. Кошмар возвращался. Сознавая свою обреченность, Уилл двигался навстречу ужасающему завершению. Снова ему предстоит пережить зрелище смерти.

Тридцать вторая, тридцать третья, тридцать четвертая… Постучавшись, он стоял, прислушиваясь к биению собственного сердца. Дверь открылась, и он лицом к лицу столкнулся с маленькой Радхой.

– Сьюзила ждет вас, – прошептала девушка. Уилл проследовал за ней в комнату. За ширмой он

угадал силуэт Сьюзилы, сидевшей боком к лампе у высокой кровати, темное лицо на подушке и иссохшие руки – кости, настолько обтянутые кожей, что они напоминали птичьи лапы. Вот он, Вселенский Ужас. Уилл с содроганием отвернулся. Радха подвела его к стулу возле открытого окна. Уилл сел и закрыл глаза: но, отгородившись от настоящего, он не мог не видеть мысленным взором прошлого. Он перенесся в другую комнату, где умирала тетя Мэри. Или, вернее, та, кто некогда была его любимой тетей Мэри, но со временем так переменилась, что стала совсем другим человеком. И эта новая, незнакомая женщина не ведала милосердия и не обладала мужеством, кои составляли сущность его любимой тети Мэри; напротив – она ненавидела всех без разбору просто за то, что у них не было рака, они не страдали от мучительной боли, и не были обречены на смерть прежде старости. Помимо злобной зависти к здоровью и счастью других, в ней появилась едкая ворчливость: больная неустанно жалела себя и предавалась самому унизительному отчаянию.

– Почему я? Почему это приключилось со мной? Уилл вновь слышал ее сварливый голос и видел перед собой распухшее от слез, искаженное болезнью лицо. А ведь ее одну он искренне любил, перед ней одной преклонялся. Но любовь – он вынужден был признать – уступила место презрению, едва ли не ненависти.

Чтобы уйти от картин прошлого, Уилл приоткрыл глаза. Радха – скрестив ноги и выпрямив спину, сидела на полу, медитируя. Сьюзила, на своем стуле у кровати, тоже хранила сосредоточенное молчание. Уилл взглянул в лицо, покоящееся на подушке. Оно было безмятежным, но безмятежность эта не была холодной неподвижностью смерти. Вдруг за окном во тьме, в гуще листьев, закричал павлин. Наступившая затем тишина показалась еще таинственней, еще значительней.

– Лакшми, – Сьюзила положила ладонь на иссохшую руку больной. – Лакшми! – позвала она еще раз, громче. Спокойное лицо оставалось безучастным. – Не спи!

Не спать? Но для тети Мэри сон – искусственный сон, наступавший после инъекций снотворного – был единственным прибежищем, где она спасалась от слезливой жалости к себе и нараставшего страха.

– Лакшми! На неподвижном лице появились признаки жизни.

– Я не спала, – прошептала умирающая, – это просто слабость. Я как будто плыву куда-то.

– Но ты должна быть здесь, – настаивала Сьюзи-ла, – и должна осознавать, что ты здесь. Постоянно.

Она подложила под плечи больной еще одну подушку и взяла со столика пузырек с нюхательной солью. Лакшми чихнула, открыла глаза и взглянула в лицо Сьюзиле.

– Я забыла, насколько ты красива, – сказала больная, – у Дугалда был хороший вкус. – На ее изможденном лице промелькнула озорная улыбка. – Как ты думаешь, Сьюзила? – спросила она задумчиво. – Мы увидимся с ним снова? Сьюзила молча погладила руку свекрови. И улыбнулась.

– Как бы задал этот вопрос старый раджа? Увидим ли так называемые «мы» так называемого «его» в так называемом «там»?

– Но ты как считаешь?

– Я думаю, что нас ждет тот же свет, из которого мы возникли.

Слова, подумал Уилл, слова, слова, слова. Лакшми с усилием подняла руку и указала на лампу, стоявшую на столике.

– Слепит глаза, – пожаловалась она.

Сьюзила развязала алую шелковую косынку на шее и накинула ее на пергаментный абажур лампы. Свет, из белого и безжалостного, сделался мягким, розовым, как на измятом ложе Бэбз, когда джин Портера рекламировался в красных тонах.

– Так лучше, – сказала Лакшми. Она закрыла глаза. Наступило продолжительное молчание. Вдруг больная заговорила: – Свет. Свет. Я вижу его снова. – Помолчав еще немного, Лакшми прошептала: – О, как он прекрасен! Как прекрасен! – Она вздрогнула и закусила губу. Сьюзила обеими руками взяла руку больной.

– Очень больно? – спросила она.

– Было бы очень больно, если бы то была моя боль, – пояснила Лакшми. – Но она не моя. Боль здесь, но я уже не с ней. Это как с мокша-препаратом: ничто не принадлежит тебе. Даже боль.

– Свет все еще там? Лакшми покачала головой:

– Нет. Но я знаю, когда он исчез. Когда я сказала, что боль не принадлежит мне.

– Ты сказала правильно.

– Да, но я сказала это. Тень непочтительного озорства вновь промелькнула на лице умирающей.

– О чем ты думаешь? – спросила Сьюзила.

– О Сократе.

– О Сократе?

– Он болтал, болтал, болтал – даже когда проглотил яд. Не позволяй мне говорить, Сьюзила. Помоги мне выбраться из моего собственного света.

– Помнишь, как в прошлом году, – начала Сьюзила, – мы все поехали к старому храму Шивы возле