– Тот, кто не мешает себе, не помешает и другим. Она взяла его за руку и помогла выбраться из гамака. Две минуты спустя они уже ехали мимо пруда лотосов и огромного Будды, медитирующего под капюшоном кобры, и – мимо белого буйвола – через главные ворота Станции. Дождь кончился, и в зеленом небе огромные облака блистали, словно архангелы. Предзакатное солнце лучилось со сверхъестественной яркостью.

Вечерняя заря и смерть; смерть и поцелуи; поцелуи – и за ними рождение и смерть множества поколений, наблюдающих восходы и закаты.

– Что говорят умирающим? – спросил Уилл. – Им тоже велят поменьше задумываться о бессмертии и просто продолжать свое дело?

– Да, если вам угодно. Именно так им и говорят, В продолжении осознания и состоит искусство умирать.

– И вы учите этому искусству?

– Я бы определила это несколько иначе. Мы помогаем умирающим в искусстве жить. Понимать, кто вы в действительности, осознавать всеобщую, надличностную жизнь, которая выражает себя через нас, – вот в чем состоит искусство жизни. И мы помогаем умирающим именно в этом искусстве – до самого конца. А может быть, и после конца.

– После конца? – переспросил Уилл. – Но вы только что сказали, что умирающим не следует думать об этом.

– Да, им не надо об этом думать. Им предстоит пережить это как опыт, и наша задача состоит в том, чтобы помочь им. Если только, – заметила она, – вне-личностная жизнь продолжается, когда личность умирает.

– А как вы сами считаете? Сьюзила улыбнулась.

– Как я сама считаю, это неважно. Дело тут в моем внеличностном опыте – и при жизни, и в момент смерти, а возможно, и после смерти.

Машина подъехала к стоянке, и Сьюзила выключила мотор. Пешком они вошли в деревню. Рабочий день закончился, и на главной улице было столько народу, что они едва протискивались сквозь толпу.

– Я сначала сама туда пойду, – объявила Сьюзила. – А вы приходите через час. Но не раньше. Ловко прокладывая путь среди гуляющих, Сьюзила вскоре исчезла из виду.

– Тебя оставили за старшую, – с улыбкой обратился Уилл к девочке. Мэри Сароджини с серьезным видом кивнула и взяла его за руку:

– Пойдем поглядим, что сейчас происходит на площади.

– Сколько лет твоей бабушке Лакшми? – спросил Уилл, пробираясь вслед за девочкой по многолюдной улице.

– Не знаю, – сказала девочка. – На вид очень много. Но, может быть, это потому, что она больна раком.

– А ты знаешь, что такое рак? Мэри Сароджини знала все в точности.

– Это когда какая-то клетка забывает об остальных клетках тела и ведет себя как сумасшедшая – разрастается и разрастается, как если бы кругом никого не существовало. Иногда против этого можно что-то предпринять. Но чаще всего опухоль увеличивается до тех пор, пока человек не умирает.

– Это-то и случилось с вашей бабушкой Лакшми.

– И теперь необходимо помочь ей умереть.

– Твоя мама часто помогает людям при смерти?

– Да, у нее это здорово получается.

– Ты когда-нибудь видела, как умирают?

– Конечно, – ответила Мэри Сароджини, явно удивившись его вопросу. – Ну-ка, погодите. – Девочка произвела мысленный подсчет. – Я видела пять раз, как люди умирают. Шесть, если считать детей.

– В твоем возрасте я никогда не видел, как умирают.

– Ни разу?

– Только однажды при мне умерла моя собака.

– Собаки умирают легче, чем люди. Они не размышляют об этом заранее.

– Как ты себя чувствовала… глядя на умирающих?

– Умирать не так тяжело, как рожать. Вот это ужасно! Или, по крайней мере, выглядит так со стороны. Ведь женщины совсем не испытывают страданий. Им снимают боль.

– Ты, конечно, не поверишь, – пробормотал Уилл, – но я до сих пор не видел, как рожают детей.

– Ни разу не видели? – изумилась Мэри Сароджини. – Даже когда учились в школе?

Уилл представил себе хозяина пансиона в церковном облачении, ведущего три сотни одетых в черное мальчиков на экскурсию в родильную палату.

– Даже когда учился в школе.

– Вы никогда не видели, как умирают и как рожают детей. Как же вы учились жизни?

– В школе меня учили словам, а не жизни. Девочка взглянула на него, покачала головой и, подняв маленькую коричневую руку, постучала пальцем по лбу.