– Доктор Макфэйл говорил мне о том, что… о том, что случилось с вашим мужем.

Слова вонзились ей в сердце, как острый нож, но не были неожиданностью, это было правомерно и неизбежно.

– В ближайшую среду будет четыре месяца, – сказала она. И добавила задумчиво, после некоторого молчания: – Два человека, две отдельные личности – они становятся словно бы единым существом. И вдруг это существо рассекают надвое, притом одна половина остается жить и обязана жить.

– Обязана жить?

– По многим причинам – дети, я сама, природа вещей в целом. Но, надо сказать, – добавила она чуть улыбнувшись, и улыбка только подчеркнула грусть в ее глазах, – надо сказать, что осознание причин не уменьшает потрясения после ампутации, не уменьшает тяжесть последствий. Единственное, что способствовало – это управление Неизбежным, – то, о чем мы недавно говорили. Но даже это…– Сьюзила покачала головой, – У. Н. может помочь вам родить ребенка без боли. Но вынести муку утраты – нет. И конечно, так и должно быть. Несправедливо, если бы вы тут же заставили боль утихнуть; это было бы бесчеловечно.

– Бесчеловечно, – повторил Уилл, – бесчеловечна.. Всего одно слово, но сколько в нем заключалось!

– Ужасно, – сказал Уилл, – когда сознаешь, что сам виноват в смерти другого.

– Вы были женаты? – спросила она.

– В течение двенадцати лет. До прошлой весны…

– Она умерла?

– Она погибла в дорожном происшествии.

– В дорожном происшествии? При чем же тут вы?

– Несчастье произошло оттого… оттого, что я, не желая зла, совершил его. Тот день был решающим. Она была взволнована, рассеянна – от боли, и я отпустил ее – навстречу гибели.

– Вы любили ее? Уилл поколебался, а затем медленно покачал головой.

– Был кто-то другой, о ком вы заботились больше?

– Да… и о ком следовало бы заботиться поменьше. Уилл саркастически усмехнулся.

– В том и состояло зло, которое вы, не желая, сотворили?

– Да, творил до тех пор, пока не убил женщину, которую следовало любить, но я ее не любил. И я творил это зло даже после ее смерти – ненавидя себя за это, и ненавидя ту, которая заставляла меня это делать.

– Заставляла, обладая подходящим для этого телом? Уилл кивнул, и наступило молчание.

– Знаете ли вы, каково чувствовать, – спросил он, – что все вокруг нереально, в том числе вы сами? Сьюзила кивнула:

– Это случается, когда вы открываете, что все кругом – куда более реально, чем вам казалось. Это как зубчатая передача; среднее колесо непременно сцеплено с верхним.

– Или нижним, – заметил Уилл. – В случае со мной так оно и было. И даже не с нижним, а с противоположным по ходу. Впервые это случилось, когда я дожидался автобуса на Флит-стрит. Мимо меня тек тысячный поток людей; и каждый был не похож на другого, каждый был центром собственного мироздания. И вдруг солнце вышло из-за облака. Все засверкало яркими, чистыми красками; и неожиданно, с почти что слышным щелчком, люди превратились в червей.

– В червей?

– Вам приходилось видеть белых червей с черными головками, которые заводятся в гниющем мясе? Ничего, конечно же, не переменилось: лица людей были те же, и одежда та же. Но все они были червями. Не настоящими червями – но призраками червей, духами червей. Месяцами я жил в мире червей. Жил, работал, заказывал ленчи и обеды, и все это без малейшего интереса к тому, что я делаю. Без насмешки, без желаний; к тому же я стал проявлять полную неспособность, если сходился с молодой женщиной.

– И для вас это было неожиданностью?

– Разумеется, нет.

– Так зачем же вы… Уилл беспомощно улыбнулся и пожал плечами:

– Мною руководил научный интерес. Я чувствовал себя энтомологом, изучающим сексуальную жизнь призрака-червя.

– После чего все показалось еще более нереальным?

– Да, еще более нереальным, – согласился он, – если такое может случиться.

– Но какова была исходная причина нашествия червей?

– Начнем с того, – ответил Уилл, – что я сын своих родителей. Сын пьяницы-задиры и христианской мученицы. Но, помимо того, что я сын своих родителей, – сказал Уилл, помедлив, – я племянник своей тетушки, тети Мэри.

– Какое отношение к этой истории имеет тетя Мэри?

– Она – единственная, кого я любил; мне было шестнадцать, когда она заболела раком. Ампутация правой груди, и через год – левой. И это после девяти месяцев рентгеновского облучения и тошноты. Затем рак перекинулся на печень, и это был конец. Я наблюдал это от начала до самой развязки. Так я, подростком, проходил непредвзятое обучение – да, именно непредвзятое.

– И что же вы узнали? – спросила Сьюзила.