– Управление неизбежностью? – Уилл с удивлением приподнял брови.

– Нет-нет, – предупредила его Сьюзила, – мы вовсе не такие глупцы, какими вы готовы нас счесть. Мы прекрасно сознаем, что только часть неизбежности поддается управлению.

– И вы управляете ею, нажимая на клавиши?

– Да, нажимая на клавиши, а также стараясь предвидеть, что должно произойти.

– И удается?

– Во многих случаях – да.

– Как просто! – не без иронии заметил Уилл.

– На удивление просто, – согласилась Сьюзила. – И, насколько мне известно, только у нас, на Пале, преподают детям этот предмет. Ваши педагоги знакомят детей с правилами поведения, и этим все ограничивается. Веди себя хорошо, говорят они. Но как этого достичь? Никто не задается подобными вопросами. Детей понукают и наказывают.

– Чистейший идиотизм, – согласился Уилл, вспоминая мистера Крэбба, хозяина пансиона, разглагольствовавшего об онанизме, битье линейкой по рукам, еженедельные проповеди и покаянные службы. «Проклят возлегший с женой своего соседа. Аминь».

– Дети, всерьез воспринимая либо не воспринимая этот идиотизм, вырастают несчастными грешниками или циниками, марксистами или папистами. Неудивительно, что у вас тысячи тюрем, церквей и партячеек.

– А здесь, на Пале, нет ни церквей, ни партячеек, ни тюрем?

– У нас нет ни Алькатрацев, ни Билли Грэхемов, ни Мао Цзедунов, ни мадонн из Фатимы. Ни ада на земле, ни христианского пирога в небе, ни коммунистического пирога в двадцать втором веке. Только люди, пытающиеся жить с максимальной полнотой «здесь и теперь», а не где-то там еще – в другом времени и другом, воображаемом мире, как это делается у вас. И это не ваша вина. Вы вынуждены так жить, потому что, действительность разочаровывает. Это так, ибо вы не умеете преодолевать разрыв между теорией и практикой, между решениями и вашим реальным поведением.

– «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю», – процитировал Уилл.

– Чьи это слова?

– Это сказал изобретатель христианства, апостол Павел.

– Вы обладаете высочайшими идеалами, но не знаете, как претворить их в жизнь.

– Зато мы знаем, что это сделал Некто сверхъестественным путем. И Уилл запел: Источник полон пред тобой: Струится кровь Христова; Омойся, грешник, кровью той, И будешь чист ты снова.

– Вот поистине непристойность! – Сьюзила заткнула уши.

– Любимый гимн моего хозяина, – пояснил Уилл, – Мы пели его раз в неделю, когда я учился в школе.

– Слава Богу, – сказала она, – в буддизме нет никакой крови. Гаутама прожил около восьмидесяти лет и умер оттого, что был слишком вежлив и не мог отказаться от дурной пищи. Насильственная смерть всегда взывает к насильственной смерти. «Если ты не веришь, что будешь искуплен кровью искупителя, я утоплю тебя в твоей собственной крови». В прошлом году я в Шивапураме изучала историю христианства. – Сьюзила поежилась, – Какой ужас! И все оттого, что этот бедняга не знал, как воплотить свои добрые намерения.

– И большинство из нас, – сказал Уилл, – в том же положении. Мы не желаем зла, но творим его. Да еще как!

Уилл Фарнеби презрительно засмеялся. Да, он понимал, что Молли добродетельна – и предпочел розовый альков, а вкупе с ним – горе и смерть Молли и гнетущее чувство вины. А потом последовала боль – мучительная и несоизмеримая с той низменной, смехотворной причиной, коей она была вызвана. Бэбз сделала то, что любой дурак мог предвидеть – изгнала его из инфернального, освещенного рекламным свечением рая и завела нового любовника.

– Над чем вы смеетесь? – спросила Сьюзила.

– Да так, ничего особенного. Почему вы спрашиваете?

– Потому что вы не слишком хорошо умеете скрывать свои настроения. Сейчас вы думаете о чем-то, что заставляет вас чувствовать себя несчастным.

– Вы наблюдательны, – сказал Уилл и отвел глаза. Наступило долгое молчание. Рассказать ли ей? Стоит ли рассказывать ей о Бэбз, о бедняге Молли и о себе самом, обо всех этих гнетущих и бессмысленных вещах, о которых он, даже напившись, не может рассказать своим друзьям? Старые друзья многое знали и о той и о другой, а также о нелепой, запутанной игре, которую вел он как английский джентльмен – и в то же самое время представитель богемы и подающий надежды поэт, понемногу понимая, что никогда не станет настоящим поэтом, а так и будет писать остросюжетные статьи, работая частным корреспондентом и получая весьма немалые деньги от презренного работодателя. А играл он эту игру довольно искусно. Нет, старые друзья не подойдут. Но эта смуглая незнакомая женщина – чужая ему, которой он уже стольким обязан и которая – хотя он ничего не знал о ней – была ему так близка, – эта женщина не станет делать поспешных выводов, выносить суждений ex parte [22], но, напротив, – он надеялся, хотя давно уже отучил себя надеяться! – принесет ему неожиданную радость, сумеет помочь ему. Одному лишь Богу было ведомо, как нуждался он в помощи, но был слишком горд, чтобы просить о ней.

Говорящая птица принялась выкрикивать с высокой пальмы, окруженной манговыми деревьями, словно муэдзин с минарета: «Здесь и теперь, друзья! Здесь и теперь!»

Уилл решился сделать первый шаг – но так, чтобы это было не слишком очевидно, – заговорить с ней, только не о своих, а о ее проблемах.

Не глядя на Сьюзилу (потому что это, он чувствовал, было бы бестактно), он заговорил.