дней собираешься оплакивать Изабель.
Час спустя раздался звонок в дверь, на пороге стоял Петер с пустыми коробками:
— Прости, я на секунду, Соня ждет в машине.
Чуть помедлил, смущенно улыбнулся, быстро обнял Андраша и побежал вниз по лестнице.
«Только самое необходимое, — рассуждал про себя Андраш, — две коробки для одежды, две для книг, две для бумаг, остальное разберу потом». Все запаковав, он вдруг вспомнил свой сегодняшний сон, почти такой, как месяца два назад. Она стоит в пустой комнате, в неоновом свете, обнаженная, старше и меньше ростом, чем в его воспоминаниях, стареющая женщина с телом ребенка. Лица не видно, лицо она закрыла руками.
Андраш решил написать ей мейл, спросить, не приедет ли она в Берлин на несколько дней. В новом бюро все еще беспорядок, а в комнате Изабель — да, у нее своя комната с окнами во двор, где каштан, — стоят нераспакованные коробки и компьютер, и дел полно, так отчего бы с ее приезда не начать новую жизнь?
В дверь постучали, именно постучали, а не позвонили. На миг в голове у Андраша мелькнуло, что на пороге он увидит Изабель, и сердце тревожно забилось. Но за дверью стоял господин Шмидт с маленьким старомодным чемоданом в руке.
— Я подумал, вы скоро переезжаете… — начал он ворчливо, глядя в растерянное лицо Андраша.
— К сожалению, да. — И Андраш беспомощно развел руками.
— Что ж, — сказал тот, вчера я нашел вот этот чемодан, сегодня уйду и я. По-другому быть не может. Я ночевал на вокзале, хотя в этом не было необходимости. Закусочные там неплохие, люди любезные. А потом еще и пустой чемодан, у почтового ящика… Ну вы знаете где — возле моста. Сразу подумал: это не случайно. И он переезжает, и я.
Господин Шмидт подхватил чемодан, кивнул и пошел вниз по лестнице.
— Может, мы где-нибудь вас устроим? — крикнул вслед Андраш. — Может, вы возьмете с собой плитку?
Но господин Шмидт только покачал головой, осторожно спускаясь по ступеням и ни разу не обернувшись.
36
Он дал ей одеяло и разрешил спать на софе, где спал ее брат. Был вечер, половина десятого, и ему понравилось, как она легла и, похоже, тут же заснула. В пол-одиннадцатого он снова вышел, закрыл за собой дверь и направился по улице мимо дома 49, но, заметив темные окна, рассердился, как будто сорвали его план. А план у него был. Завтра он уедет в Глазго, вещи уже запакованы, готовая сумка стоит в спальне, надо только собраться с духом и уехать.
Пит, вышибала из «Брокен-Найт», предупредил: приходили, мол, два не очень-то симпатичных типа, спрашивали про него. Джим случайно столкнулся с Питом на Айрон-Бридж, а сам-то был должен ему немного денег, но делиться не собирался, и вдруг Пит оказался таким порядочным, сумел его предостеречь. Ухмыляясь, сказал, что делает, мол, доброе дело ради собственной кармы, а что до кармы Джима, так ему он советует уносить ноги из города, потому что новое воплощение ждет его в облике дождевого червя или воробьишки. «Только воробьишек тут почти не осталось», — вспомнил Джим на улице Леди Маргарет. Даже их нет, а тут еще Изабель его вроде как обманула.
Девочка спала на софе, спала, а не делала вид, что спит: Джим поднес зажигалку почти к ее волосам, к жиденьким волосикам, а она и не вздрогнула, дышит себе спокойно. Между прочим, это даже приятно. Приятно вернуться домой и обнаружить спящего ребенка, только дом уже не его, завтра он сматывает удочки. Джим глотнул пива и пошел в спальню, хотя обычно спал в гостиной, чтобы услышать в случае чего дверь и вообще быть начеку, но сейчас на софе спит ребенок. Джим снял куртку, бросил ее на пол и растянулся на кровати. Посреди ночи ребенок захныкал, разбудил его.
Кажется, она встала, вместо того чтобы спать себе и спать, и рука Джима злобно сжалась в кулак. Потом вроде бы девочка задела стеклянный столик, угол стеклянного столика, какой идиотизм этот столик, да и эта девочка. Может, пить хочет? Но он устал, и вставать лень, наверно, было глупо привести сюда ребенка, когда Изабель нет, он ведь и не знает — вдруг та уехала? Джим прислушался: легкое всхлипывание. И заснул снова.
А утром подскочил с кровати, охваченный ужасом: что-то привиделось ему такое страшное во сне, впору спрятаться. Открыл глаза, а перед ним девочка, та самая, вчерашняя, личико остренькое, некрасивое, да еще и скверно пахнет.
— А ты помыться не можешь? От тебя воняет.
Девочка сделала шаг назад, и он заметил темное пятно на ее серых штанах, вроде тренировочных, вверху на резинке. Вот они, вечные его ошибки, неверные решения. Ошибка, что не послал Бена. Ошибка, что поддавался Мэй. А теперь вот ребенка повесил себе на шею. Стоит навытяжку, того и гляди зарыдает, да и завтрак нужен — то ли хлопья с молоком, то ли хлеб с джемом.
Джим сел на кровати, а девочка — как он не без любопытства наблюдал — убежала в гостиную, раз и на софу, руки на коленях, голова опущена. С каждым приближающимся его шагом она цепенела, застывала все сильней. Кажется, тронь — и расколется надвое, как фарфоровая кукла. Но вдруг она резко подняла голову, уставилась прямо ему в глаза, прицельно, жестко. И он отвел взгляд. Пошел в ванную, разделся, побрился. Сложил губы трубочкой, как делал часто, в одиночку пытаясь научиться свистеть, но вышли только слюна да воздух. Даже постояв под душем, он по-прежнему пребывал в ярости. Повязал полотенце на бедра, вышел в гостиную. Девочка сидела, не шелохнувшись.
— Вставай-ка, — приказал он, и она подчинилась, озлобленно и неохотно, — Может, хоть завтрак нам сделаешь? Или ты думаешь, я буду тебя обслуживать?
Сара попыталась укрыться за столиком, он перегородил ей путь. Почуял дурной запах и наконец догадался:
— Тьфу, так ты в штаны наделала? Нассала в штаны и на мою софу?
Джим схватил ее за плечо. «Тощая, как цыпленок», — мелькнуло в голове. Заставил ее поднять голову. Нет, не плачет. Уставилась прямо перед собой с нечеловеческой какой-то сосредоточенностью, но не плачет. Стоит. Последние препятствия перед отъездом в Глазго, она вот, да еще Изабель. Перед тем как он свалит из этого дерьмового города, все разрушив, камня на камне не оставив.
Уже десять утра. Джим обернулся. Что-то светлое застило ему взгляд, слепило, пришлось плотно закрыть глаза. Ослепительный белый свет.
Помойся хотя бы, — сказал он. — Переодеть тебя не во что.
Пошел на кухню, услышал ее шаги, закрывающуюся дверь в ванную, шум воды. Поставил чайник. Нашел печенье, тосты. Вытащил поднос, две кружки, ухмыльнулся: Хисхам его бы одобрил. Порылся в шкафчике, в открытых каких-то пакетах. Вроде был где-то мед? Нету меда, зато есть банка джема, сверху подсох, но без плесени. Мэй готовила настоящие завтраки, с яичницей и беконом, даже тостер купила, у него не спросив, чтобы поджаривать хлеб по утрам. Вошел с подносом в гостиную, взял одеяло, сложил, понюхал, провел рукой по софе: сухо. Ясно, она не нашла ванную, встала и наделала в штаны, чтобы не намочить софу. Не хватает только Изабель. Та поджарила бы яичницу на сковородке и спросила, не хочет ли он бекон. Он разлил чай по кружкам, намазал печенье джемом.
Тут зазвонил мобильный. Номер не высветился, и вот проклятое любопытство — он ответил. Опять одна из его идиотских ошибок, опять неверное решение, только он и вправду надеялся, что может позвонить Хисхам. Однако голоса не услышал, только дыхание в трубке. «Женщина, — понял он. — Прерывистое дыхание и нет ответа». И он закричал:
— Кто это? Кто звонит, черт побери? Кто?
И когда разъединилось, крикнул еще:
— Мэй? Это ты, Мэй?
Девочка выскользнула из ванной тихо, как мышка, исподтишка за ним наблюдая, села к столу и принялась за еду, запихивала в рот
