стоявший у него на столе.

— О нет, большое спасибо. Я позвоню из отеля.

Когда миссис Мёрчисон вышла, Том встал.

— Где вы остановились в Лондоне, мистер Дерватт? — спросил инспектор.

— В студии мистера Константа.

— А могу я спросить, каким образом вы попали в Англию? — Уэбстер широко улыбнулся. — Ни на одном контрольном пункте нет сведений о том, что вы пересекали границу.

Том ожидал этот вопрос и принял задумчиво-рассеянный вид.

— У меня теперь мексиканский паспорт, — сказал он, — на другое имя.

— Вы прибыли самолетом?

— Нет, морем. Мне не очень нравится летать. — Том думал, что Уэбстер спросит, высадился ли он в Саутгемптоне или в каком-нибудь другом порту, но инспектор сказал только:

— Благодарю вас, мистер Дерватт. Всего хорошего.

“Что он сможет выяснить, если станет это проверять?” — подумал Том. Мало ли народа прибыло из Мексики в Лондон две недели назад? Может быть, и не так уж много.

Джефф закрыл за инспектором дверь. Они помолчали несколько секунд, пока Уэбстер не удалился на достаточное расстояние. Джефф с Эдом слышали его последний вопрос.

— Если он захочет удостовериться в этом, — сказал Том, — надо будет что-нибудь изобрести.

— Что? — спросил Эд.

— Ну, например, мексиканский паспорт, — ответил Том. — Я так и знал, что придется сразу же возвращаться во Францию. — Он говорил голосом Дерватта, но понизил его почти до шепота.

— Но не сегодня же, разумеется? — спросил Эд.

— Нет, не сегодня. Я ведь сказал инспектору, что буду у Джеффа.

— Уф-ф, — произнес Джефф, вытирая шею носовым платком.

— Мы победили! — произнес Эд с шутливой торжественностью.

— Да, черт возьми, и это надо отметить! — воскликнул Том. — Но как я могу что-нибудь отмечать в этой треклятой бороде? Я уже чуть не утопил ее сегодня в сырном соусе. И еще предстоит терпеть ее целый день!

— И спать с ней ночью! — расхохотался Эд, запрыгав от восторга.

— Джентльмены!.. — Том выпрямился, но тут же ссутулился опять. — Боюсь, мне придется, несмотря на риск, позвонить Элоизе. Ты разрешишь, Джефф? Я наберу номер по автомату, так что, надеюсь, тебе пришлют не слишком разорительный счет. Мне необходимо с ней поговорить. — Том направился к телефону.

Джефф приготовил чай и украсил поднос бутылкой виски.

Том надеялся, что трубку снимет Элоиза, но подошла мадам Аннет. Он спросил женским голосом, нещадно коверкая французский язык, не может ли он поговорить с мадам Рипли.

— Тише! — утихомирил он Джеффа с Эдом, которых это страшно развеселило. — Алло, Элоиза, — продолжал он уже на более приличном французском. — Я не могу говорить долго, дорогая. Если кто-нибудь будет мне звонить, то я в Париже у друзей… Должна позвонить одна женщина — она, может быть, не знает французского. Если она спросит мой парижский номер телефона, придумай какой-нибудь… Спасибо, любовь моя… Думаю, завтра к вечеру, но не надо, чтобы американка это знала… И не говори мадам Аннет, что я в Лондоне…

Повесив трубку, Том попросил разрешения посмотреть книги учета поступления картин, которые состряпали Джефф с Эдом. Джефф показал ему два гроссбуха — один довольно потрепанный, другой поновее. Несколько минут Том изучал названия картин и даты их поступления. Джефф писал размашисто, не экономя места; кроме Дерватта, встречались имена и многих других выставлявшихся в галерее художников. Иногда даты поступления картин Дерватта и их названия были написаны разными чернилами, чтобы показать, что название присвоено картине владельцами галереи.

— Мне особенно нравится вот эта страница с пятном от чая, — сказал Том.

— Эд постарался, — усмехнулся Джефф. — Два дня назад.

— Как насчет того, чтобы отметить? — спросил Эд, потирая руки. — Можно совместить это с визитом к Майклу на Холланд-Парк-роуд. Он приглашал нас к половине одиннадцатого.

— Надо подумать, — отозвался Джефф.

— Может, заглянем минут на двадцать? — спросил Эд с надеждой.

Поскольку вычеркнуть “Ванну” из списка было невозможно, Джефф с Эдом проставили недавнюю дату ее получения. Основное место в книге занимали имена и адреса покупателей, а также цены, которые они заплатили. Все цены были, очевидно, истинными, чего нельзя было сказать о датах поступления картин. Но в целом, подумал Том, Джефф с Эдом постарались на славу.

— Инспектор заглядывал в книги? — спросил он.

— А как же, — ответил Джефф. — И вопросов они у него вроде бы не вызвали — да, Эд?

— Да, никаких вопросов.

“Веракрус… Веракрус… Саутгемптон… Веракрус…”

Если уж Уэбстер ни к чему не придрался, то, значит, с записями все в порядке, заключил Том.

Приближался час закрытия галереи, и они, распрощавшись с Леонардом, направились на такси в студию Джеффа. Том чувствовал, что они оба воспринимают его прямо каким-то чародеем. Это забавляло его, но в то же время и слегка беспокоило. Ну ладно, пускай он представлялся им чуть ли не святым, способным оживить одним прикосновением увядший цветок, излечивать мановением руки головную боль или ходить по морю аки посуху. Но Дерватт не умел, а возможно, и не хотел, ходить по морю аки посуху, а сейчас Том был Дерваттом.

— Я хочу позвонить Цинтии, — сказал он.

— Она работает до семи. У нее хозяин чокнутый.

Но сначала Том позвонил в “Эр-Франс” и заказал билет на следующий день, на рейс 13.00. Том решил, что утром лучше побыть в Лондоне — на случай, если возникнут какие-либо проблемы. Не годится, чтобы Дерватт опять поспешно смылся, появившись на публике лишь один раз.

С удобством расположившись на кушетке Джеффа, Том выпил чашку чая с сахаром. Он был без пиджака и без галстука, но в осточертевшей ему бороде.

— Как бы это заставить Цинтию помириться с Бернардом? — произнес Том мечтательно, как Господь Бог, сознающийся в заветном желании.

— Зачем это тебе? — спросил Эд.

— Я боюсь за Бернарда. Хотел бы я знать, где он сейчас и что делает.

— Ты боишься, что он покончит с собой? — спросил Джефф.

— Да. Я же говорил вам. Но я не сказал этого Цинтии. Мне казалось, что это будет несправедливо, что- то вроде шантажа. Бернарду это не понравилось бы, я уверен.

— Ты это всерьез насчет самоубийства? — не отставал Джефф.

— Ну да, всерьез. — Сначала Том не хотел говорить им о “повешенном” у него в погребе, но теперь подумал, что, может быть, лучше, чтобы они знали об этом. Иногда правда, какой бы опасной она ни была, могла помочь прояснить что-либо, найти решение. — Он символически повесился у меня в погребе, изготовив собственный манекен. Может быть, точнее было бы сказать, что он повесил себя, — имея в виду, свою одежду. Он прицепил к манекену бумажку, в которой назвал его Бернардом Тафтсом. Иначе говоря, он повесил прежнего Бернарда, фальсификатора. А может быть, и настоящего. У него в голове все это перепуталось.

— Фьюю! — присвистнул Эд. — Так он в самом деле свихнулся, а? — Он взглянул на Джеффа.

У обоих округлились глаза, у Джеффа при этом был озабоченный вид человека, прикидывающего что-то в уме. Казалось, до них только сейчас дошло, что новых картин Дерватта больше не будет.

— Это только мое предположение, — сказал Том. — Не стоит расстраиваться раньше времени. Но что действительно… — Том встал. Он хотел сказать “что действительно важно, так это то, что Бернард думает, будто убил меня”. Но так ли уж это важно на самом деле? Если важно, то почему? Том был рад, что на этот раз он не давал интервью репортерам, — иначе в завтрашних газетах написали бы “Дерватт вернулся”, и если бы это попалось на глаза Бернарду, он понял бы, что Том жив, что он каким-то образом выбрался из