— Перехожу на прием.

— Следи за давлением в скафандре, Кип. Он очень быстро у тебя раздувается.

Я нажал подбородком на клапан, следя при этом за датчиком и ругая себя последними словами за то, что позволил маленькой девочке поймать себя на оплошности, как последнего сопляка. Но она ведь и раньше ходила по Луне в скафандре, а я только приноравливался. Так что я решил, что сейчас не до гордости.

— Крошка! Поправляй меня на каждом шагу. Мне это все в диковинку.

— Хорошо, Кип.

Наружная дверь беззвучно открылась вовнутрь — и я увидел перед собой яркую поверхность лунной долины.

С тоской по дому вдруг нахлынули воспоминания о детских играх в полет на Луну, и мне ужасно захотелось обратно в Сентервилль. Но тут Крошка прислонила свой шлем к моему:

— Кого-нибудь видишь?

— Нет.

— Наше счастье, что дверь смотрит в сторону от других кораблей. Слушай внимательно. Пока не уйдем за горизонт, радио пользоваться не будем за исключением чрезвычайных обстоятельств. Они прослушивают наши частоты, я точно знаю. Теперь смотри, видишь вон ту гору с седловиной? Да смотри же, Кип!

— Да, да. — Я не мог оторвать взгляд от Земли.

Она была так близко… и так далеко, что, может быть, нам не суждено туда попасть. Трудно представить себе, как прекрасна наша планета, пока не увидишь ее со стороны.

— Да, я вижу седловину.

— Там есть проход. Я знаю, потому что Тим и Джок привезли меня той дорогой на вездеходе- краулере. Надо найти его следы, это облегчит дело. Но сначала мы направимся к этим холмам, чтобы корабль нас прикрывал от других кораблей, пока мы не сумеем выбраться с открытого места.

До земли было футов двенадцать, и я хотел спрыгнуть, потому что при лунном тяготении это ерунда. Но Крошка настояла на том, чтобы спустить меня на веревке:

— Перекувырнешься ведь через голову, Кип. Слушай лучше опытных людей. У тебя еще нет «лунных ног». Поначалу будешь себя чувствовать, как первый раз на велосипеде.

Так что она спустила меня и Мэмми, а затем спрыгнула сама. Я начал было сматывать веревку, но она меня остановила, пристегнула конец к своему поясу и прислонилась своим шлемом к моему:

— Я поведу вас. Если пойду слишком быстро или тебе что-нибудь понадобится, дергай за веревку, потому что мне вас не будет видно.

— Есть, капитан!

— Не смейся, Кип. Дело серьезное.

— А я и не смеюсь. Сейчас ты у нас старшая, Крошка.

— Пошли. И не оглядывайся, толку никакого, а то еще оступишься и упадешь. Направление на холмы.

Мне бы наслаждаться небывалым романтическим приключением, но я был занят не меньше Элизы,[3] пересекающей реку по льду, а твари, которые того и гляди погонятся за нами по пятам, были куда хуже ищеек рабовладельцев. Я даже оглянуться не мог, потому что весь отдался тому, как удержаться на ногах. Я их не видел, был вынужден смотреть вперед и шагать на ощупь. Ноги не скользили, потому что почва была достаточно шершавой, камни, покрытые пылью или мелким песком, да и пятьдесят фунтов веса достаточно крепко прижимали ноги к ней. Я нес триста фунтов массы, ни на йоту не уменьшившейся из-за ослабления веса, это сказывается на твердо усвоенных на всю жизнь рефлексах. При малейшем повороте приходилось тяжело наклоняться вбок, потом назад, замедлять шаг, потом вперед, чтобы набрать темп.

Как долго ребенок учится ходить? Мне, новорожденному селениту, приходится учиться ходьбе во время форсированного марша, полуслепому и на полной скорости, на которую я способен. Так что времени на размышления и восторги у меня не осталось совсем.

Крошка взяла хороший темп и продолжала его наращивать. Поводок то и дело натягивался, и я отчаянно старался шагать быстрее и не упасть,

— Ты хорошо себя чувствуешь, Кип? — пропела Мэмми из-за спины. — У тебя очень озабоченный вид.

— Я… в полном… порядке… А вы?

— Мне очень удобно. Не выматывайся, дорогой!

— Ладно.

«Оскар» делал свое дело. Я начал потеть от напряжения и жаркого солнца, но клапан подбородком не нажимал, пока не увидел по индикатору цвета крови, что нуждаюсь в воздухе. Система функционировала отлично, и сказывались часы тренировок на пастбище. В скором времени я поймал себя на том, что теперь уже беспокоюсь в основном об острых камнях и рытвинах на пути.

До низких холмов мы добрались минут за двадцать. Крошка сбавила ход, забралась в расселину и остановилась. Когда я подошел, она прислонилась своим шлемом к моему.

— Как ты себя чувствуешь?

— Все в порядке.

— Мэмми, вы меня слышите?

— Да, милая.

— Вам удобно? Воздуха хватает?

— Да, да, наш Кип очень хорошо обо мне заботится.

— Отлично. Ведите себя хорошо, Мэмми, ладно?

— Обязательно, милая. — Она даже ухитрилась вставить добродушный смешок в свое чириканье.

— Кстати, о воздухе, — сказал я Крошке. — Давай-ка проверим твой. — Я попытался заглянуть ей в шлем. Она отпрянула, потом придвинулась снова.

— У меня все в порядке;

— Посмотрим. — Я сжал ее шлем обеими руками и обнаружил, что не вижу циферблата — на фоне солнечного света казалось, что я заглянул в темный колодец.

— Говори, что там у тебя, не хитри!

— Не лезь не в свое дело!

Я развернул ее кругом и посмотрел на датчики баллонов. Один стоял на нуле, другой был почти полон. Я снова прислонился к ее шлему.

— Крошка, — медленно спросил я. — Сколько миль мы прошли?

— Примерно мили три. А что?

— Значит, нам осталось еще миль тридцать.

— Не меньше тридцати пяти. Не дрейфь, Кип. Я знаю, что один баллон у меня пуст, я переключилась на полный еще до привала.

— Одного баллона на тридцать пять миль не хватит.

— Хватит, потому что другого все равно нет.

— Почему же, воздуха у нас много. И я придумаю, как перекачать его тебе.

Голова моя прямо кругом пошла, когда я начал вспоминать, что у меня есть на поясе из инструментов и что как можно приспособить,

— Ты отлично знаешь, Кип, что ни черта сделать не сможешь, так что лучше заткнись!

— В чем дело, милые? Почему вы ссоритесь?

— Мы не ссоримся, Мэмми, это Кип занудничает.